— Что я разрешаю провожать меня?
Кнопфельмахер трясет головой.
— Ты не хочешь проводить меня на кладбище?
— Нет, — говорит Кнопфельмахер, — Альтнойшуль.
— Но я хочу на кладбище!
— Альтнойшуль.
— Тогда вот что: сначала на кладбище, а потом к Альтнойшуль. Ладно?
— Нет, — говорит Кнопфельмахер, — сначала Альтнойшуль.
Если бы все происходило, как всегда, Фордеггер закричал бы: «Черт возьми!» и спросил, кто здесь хозяин. И если бы все происходило, как всегда, Кнопфельмахер бы понял, что игра кончилась, втянул бы голову в квадратные плечи и послушно кивнул. Но все происходило не так, как всегда.
Просветление, нисшедшее на Кнопфельмахера, не покинуло его, он весь в его власти, он не возражает на робкое «сначала на кладбище» и не повторяет «Альтнойшуль», даже не говорит «нет» — он широко шагает впереди Фордеггера, а тот не протестует: в конце концов, Альтнойшуль в той же стороне, что и кладбище, он доволен, что не очень отстает от Кнопфельмахера и не теряет его из виду — пусть себе бежит впереди, я его опять догоню, черт возьми.
— Черт возьми, куда же он делся. Теперь я его все ж таки потерял. Теперь он свернул на Майзльгассе и пропал. Нет, вон он идет. Теперь он от меня немного дальше. Ничего, я его догоню. Сначала будет синагога Майзля, а потом, с правой стороны, ратуша, за ней Альтнойшуль, а налево дорога к кладбищу… там я его догоню. Конечно, он мог бы помедлить, например, там, перед синагогой Майзля, и осенить себя крестом, если у него есть хоть капля совести и есть для него Бог на небе, но у евреев же нет креста, у них есть только пятый выступ, хайль Гитлер…
— Хайль Гитлер!
— Вот оно что… нет, на это я не попадусь. Сначала с Тауссигом… тогда я попался, потому что было темно, и люди в темноте так странно выглядят, но на этот раз — нет. Пусть делает, что хочет.
— Хайль Гитлер! — снова повторяет Качорский бодрым голосом. — Попытайтесь все же поднять руку, партайгеноссе.
— Я должен догнать Кнопфельмахера. Где Кнопфельмахер?
— Хорошо погуляли?
— Да, хорошо прогулялся.
— По Еврейскому кварталу?
Хотелось бы знать, какое ему дело. А я возьму и не скажу.
— Нет, не по Еврейскому кварталу.
— Вот именно. Иначе я должен был вас там видеть.
— Что значит «вот именно»? Почему «должен был»?
— Нет, это я просто так. Вас кто-нибудь провожал?
Он хочет у меня выведать. Но он ничего не узнает, эта сволочь Качорский. Если б я только знал, куда пропал Кнопфельмахер.
— Я был один.
— Один на Еврейском кладбище? Среди ночи? Значит, не побоялись привидений?
— Я еще не был на Еврейском кладбище. Я только иду туда.
— Вот как! Могу я составить вам компанию?
Фордеггер сощурился, откинул голову и несколько раз повернул ее — вправо-влево, да так резко, что хрустнули шейные позвонки. Что бы это значило, спрашивает он себя и моментально трезвеет. Несколько часов назад я вежливо пригласил его и получил отказ — пришлось проглотить его, будто я школьник, а теперь он, можно сказать, не дает мне пройти, навязывает свое общество. Почему это вдруг так для него важно?
— Почему это для вас так важно?
— Что важно?
— Идти вместе со мной.
Вот он уже двинулся и на самом деле схватил меня за руку… подталкивает влево — он думает, что делает это незаметно, но я заметил.
— Вам не надо поддерживать меня. Я спокойно могу идти сам.
— Дружескую помощь всегда принимают с радостью.
— Что я принимаю с радостью, а что нет, это вы, будьте любезны, предоставьте решать мне. Я уж сам буду решать, куда мне хочется идти.
Так. Отшил. Но еще не избавился.
— Я думал, вы хотите на кладбище?
Я хотел? Может быть, я передумал и пойду сначала к Альтнойшуль. Нет, я не передумал, и я не пойду к Альтнойшуль, чтобы он там, чего доброго, не схватил бедного Кнопфельмахера, тот-то вовсе ни при чем.
— Да, правильно. Но я не просил вас сопровождать меня.
— Нет, просили. Вспомните.
— Я вспомнил только, что вы отказались от моего предложения. Даже весьма неучтиво.
— Почему вы так злопамятны, партайгеноссе Фордеггер? Но теперь я вежлив. Это что — шутка? А? А между тем мы уже прошли полдороги.
Здесь все теснится впритык: синагога Майзля и ратуша, справа Альтнойшуль, а музей и кладбище слева. Кнопфельмахера я не вижу, а у Альтнойшуль в лунном свете различимы только верхушка и слабый свет в проемах окон, но, может быть, мне это только кажется, они так низко над мостовой, может быть, это отражается луч карманного фонарика, кто-то проходит мимо. Но не Кнопфельмахер, тот давно прошел… а вот свет исчез.