Ветер затих, травы перестали шелестеть. Маки стояли вокруг неподвижно и бесшумно. Все живое замерло, глядя на чудесную встречу.
Целую ночь мать и дочь простояли обнявшись, а когда незадолго до рассвета небо на востоке побледнело, мать почувствовала, что дочь вот-вот покинет ее, исчезнет. И в тот же миг в лагере завыли сирены, оповещая о побеге узника. «Не бойся, детка. Я не уйду, я останусь здесь и умру рядом с тобой. Мне совсем не страшно, я до конца буду смотреть в твои глазки», — сказала женщина дочери. Но цветок протестующе закачал головками, а руки-стебли снова туго сплелись друг с другом. Он не хотел ее смерти. Мать пыталась расплести стебли и снова обвить ими шею, но цветок не давался, стебли отстранялись, изгибались — то был беззвучный танец мольбы и отчаяния.
В свете зарождающегося дня глаза Ханны потускнели. Пурпурные лепестки сделались пепельными, словно обуглились, а стебли склонились так, что венчающие их цветки легли на землю к ногам матери, словно молили о чем-то.
Тем временем маковое поле окружили солдаты. Мать увидела их и, обезумев от горя, страха и сердечной боли, уцепилась за стебли, вновь и вновь пытаясь оплести ими шею, чтобы не дать Ханне исчезнуть, чтобы уйти вместе с нею… А когда это ей не удалось, она изо всех сил сжала стебли у самых чашечек, словно они и впрямь были руками ее Ханны, и принялась яростно тянуть их к себе, пока вдруг не упала. Она тут же вскочила, и, еще не понимая, что же произошло, глянула на свои руки: на ладонях лежали оторванные от стебля, смятые лепестки цветка ее дочери, а по обезглавленным стеблям стекали алые капли — будто остатки красного вина из опрокинутой бутылки.
И тогда мать закричала — истошно, безнадежно, словно нечаянный убийца над безвинной жертвой, распростертой у его ног, и вселенная содрогнулась от этого крика. Маки же медленно раскачивались и клонились к земле в беззвучной молитве за душу своей погибшей сестры.
Мать стиснула в кулаках безжизненные лепестки и пошла к лагерю. Она знала, что ее ждет. Но теперь она сама жаждала смерти и потому шла навстречу палачам неспешно и совершенно спокойно. Она убила свою дочь и не могла больше жить. Когда ее отправили в печь, она все так же сжимала в пальцах мертвые маковые головки — останки своей Ханны.
А вскоре в Треблинке по случаю дня рождения фюрера был устроен пышный прием. Лагерные служители старались, как могли: собрали огромные букеты красных маков и расставили их в хрустальные вазы. Столы сдвинули тоже необычно — в форме свастики, и на каждом — ваза с цветами и угощение для высших офицеров лагеря, накрытое с подобающей случаю роскошью: закуски, вина, фрукты, все было самое лучшее.
Но в самый разгар застолья вода в вазах вдруг начала краснеть, и скоро стало казаться, что цветы стоят не в воде, а в наполненных кровью хрустальных сосудах. Приказали сменить воду, но это ничего не дало — новая вода замерзла и превратилась в кровавый лед, а цветы тут же завяли.
С тех пор маки больше не рвали, и они разрослись повсюду, до самого горизонта, окрасив землю в кроваво-красный цвет.
(1948?)
Пауль Целан
Псалом
Перевод с немецкого Андрея Графова
(1952)
Макс Жакоб
Любовь к ближнему
Перевод с французского Андрея Графова
Посвящается Жану Русло
Видели, как ползет через улицу жаба? Она похожа на человечка, на куклу. Она ползет на коленях. От стыда? Нет, это ревматизм. Куда же она направляется, волоча за собой ногу? Бедняжка, клоун, маленький уродец из канавы! Никто и не заметил на улице жабу. Раньше меня тоже не замечали, но теперь на мне желтая звезда и мальчишки свистят мне вслед. Счастливая жаба, на тебе нет желтой звезды…
40
Ср. принятое в еврейской традиции поэтическое прозвание еврейского народа Роза-Иакова (на иврите — «