— Попей немного, — он протянул ей воду. Она сперва не хотела, потом дала себя уговорить. Однако глотнув раз, другой отстранила кружку.
— Не могу, — шепнула она с отвращением. Впрочем, постепенно она приходила в себя. Только слегка еще дрожала и все опиралась о стену.
— Как ты?
Она кивнула: лучше. В эту минуту из подвала выглянула женщина.
— Может, ей посидеть хочется? — спросила она. — Пожалуйста, к нам можно.
Он вопросительно взглянул на Ирену. Она против ожидания согласилась. Он проводил ее вниз. Женщина вытерла тряпкой деревянный табурет.
— Садитесь, — она пододвинула табурет поближе к двери.
Малецкий встал рядом. Противотанковая пушка снова начала обстрел. Лежавший у стены мужчина застонал.
Но женщина не обращала на него внимания. Она стояла посреди кухни, уронив руки, худая, маленькая, до предела измученная. Хотя платьишко на ней было жалкое, ветхое, выглядела она опрятно. Гладко зачесанные волосы были уже седые, кожа на висках пожелтевшая, как пергамент.
Малецкий кивнул на кровать.
— Это ваш муж? Он болен?
— Болен, — ответила она. — Но это не муж, это отец мужа.
— А муж?
— Еще в сентябре погиб.
Ирена теперь только огляделась. Женщина перехватила ее взгляд.
— Нас немцы из Познаньского воеводства выгнали, — объяснила она. — В Могилине у нас домик был, муж у меня там садовничал…
Она замолкла и тоже оглядела подвал.
— А теперь вот, все прахом пошло!
Малецкий, который уже несколько минут присматривался, как парень чистит картошку, наконец не выдержал и сказал:
— Ну и ловко же вы ее чистите!
Парень вздрогнул, прервал работу и поднял голову.
Лицо его, прежде, видимо, довольно красивое и приятное, а теперь отекшее, с кирпичными, отливающими синевой пятнами на щеках, казалось маской. Парень был острижен наголо, глаза под воспаленными веками были мертвые, неподвижные, тусклые. Этот остекленелый, нечеловеческий взгляд произвел на Малецкого гнетущее впечатление. У него отлегло от сердца, когда паренек, не произнеся ни слова, опять нагнулся и, вынув из корзинки картофелину, принялся ловко очищать ее своими красными, тоже слегка отекшими руками.
В комнате воцарилось молчание. Мужчина у стены, постанывая, пытался высвободить руки из-под отрепьев одеяла. Тенор во дворе выпевал новую арию. Вдалеке раздавались одиночные выстрелы.
— Это мой старший, — сказала вдруг женщина, — из Освенцима вернулся.
Никто на ее слова не отозвался. Женщина устало глядела на парня, который сохранял полное равнодушие, будто не о нем шла речь.
— Два года там просидел. На улице его схватили.
Она вдруг захлопотала, принялась переставлять побитые горшки и кастрюли. Впрочем, огонь в плите не горел, холод в подвале был еще более пронизывающий, чем во дворе. Солнце, похоже, никогда сюда не заглядывало.
Малецкий взглянул на Ирену. Она уже окончательно пришла в себя, была только чуть бледнее обычного. Сидела неестественно выпрямившись и темными своими глазами внимательно, хотя и безучастно, смотрела на женщину. Та перестала наконец суетиться, повернулась и подошла к сыну.
— Хватит чистить, Казик, — мягко сказала она. — На сегодня достаточно.
Тут со стороны ворот донесся резкий, гортанный крик солдата. Парень вздрогнул, отошел от окна и инстинктивно съежился. Его покрасневшие глаза испуганно покосились на Малецкого и Ирену. Только при виде матери он немного успокоился, но продолжал стоять, вжавшись в угол, неуверенно поглядывая на чужих.
— Пошли! — Малецкий склонился к Ирене. Она тяжело поднялась и равнодушно, с оттенком презрения, поблагодарила за гостеприимство. Малецкого это задело.
— Ирена! — сказал он с упреком, когда они были уже наверху. — Как ты могла таким тоном проститься с этими несчастными?
Она посмотрела на него с той же холодной насмешкой, что и при встрече.
— Тебе не понравился мой тон?
— Не понравился.
Твердость его ответа нисколько ее не смутила.
— Что поделаешь, какой есть, такой есть.
— Ирена!
— Чему ты удивляешься? — отозвалась она уже раздраженно. — Эта женщина еще не самая несчастная. Ей не приходится умирать от страха, что сыновей ее в любой момент могут застрелить только за то, что они такие, а не другие. Они при ней, понимаешь? Ей можно жить. А нам?
— Нам? — в первую минуту он не понял.
— Нам, евреям, — ответила она.
Послышалась пулеметная очередь. На этот раз очень близко. Зато пушка била теперь из других ворот.
— Раньше ты не говорила; мы! — тихо сказал Малецкий.