Впоследствии оказалось, что этим выступлением Качорский в первый и последний раз намекнул на ту акцию, которую он самовольно, не ожидая одобрения свыше, приказал провести и которая, как известно, провалилась при столь странных, необъяснимых и до сегодняшнего дня невыясненных обстоятельствах, чем вызвала прямо противоположные последствия и к старым легендам, связанным с Големом и Альтнойшуль, прибавила еще и новую.
Пока же среди сотрудников Исторического отдела преобладала тенденция «вживания в материал», то есть стремление узнать больше того, что можно вывести из сухой статистики и прочих официальных документов. Ибо о чем говорит тот факт, что Альтнойшуль, возникновение которой некоторые хроники относят к X веку или к еще более раннему времени, была построена только в правление короля Пржемысла Отакара II, то есть в XII веке (и тем не менее оставалась, после синагоги в Вормсе, самой старой еврейской молельней в Европе)? И как объяснить, что Еврейское кладбище в гетто, до которого существовали, по крайней мере, два других, более старых, и которое по одним данным относилось к X веку, а по другим даже к VIII, может быть датировано с определенностью лишь с начала XV века? То были исторические или, если соглашаться с Качорским, псевдоисторические факты; в лучшем случае они оставались сведениями, но не давали ключа к необходимому для их оценки пониманию. Чтобы получить более чем умозрительное представление о еврейской Старой Праге и о задаче, которую им предстояло выполнить, нужно было — и против этого даже Качорский не нашел что возразить — еще и увидеть все собственными глазами, а потому осмотры памятников проводились регулярно под руководством выделенного для этой цели еврейского персонала. Увиденное и услышанное произвело впечатление не только на такие восприимчивые души, как Фордеггер и Хейниш, но на всех сотрудников Исторического отдела, даже тех, кто ранее и потом со всей определенностью утверждал, что все это их абсолютно не интересовало (позднее это звучало уже не так убедительно). Только Качорский и здесь сохранил ясность мысли и при первом осмотре Еврейского кладбища высказался в высшей степени презрительно по поводу беспорядочного нагромождения могильных камней, этого серого хаоса и, как следствие — полного отсутствия святости и благочестия. «Если это называется местом последнего успокоения, — буквально так он выразился, — тогда я не знаю, что называется хлевом. И кто так обращается с мертвыми, от того и в жизни не приходится ждать ничего порядочного».
Его коллеги подтвердили свое согласие кивком и невнятным бормотанием. Еврейский персонал, испуганный, застыл в молчании. Только на обратном пути, когда Фордеггер будто между прочим, но явно для идущего рядом с ним Тауссига процедил: «Качорский прав, разве нельзя было устроить все иначе?». Тауссиг решился разъяснить ему — Качорскому он возразить не рискнул, — что теснота и беспорядок на кладбище объясняются вовсе не недостатком любви к порядку и не отсутствием уважения к мертвым, а недостатком места; так как евреям никогда не разрешали расширять кладбище и приходилось — ведь время-то шло — опускать один гроб на другой, отчего надгробия оказались стоящими вплотную друг к другу.
— У вас для всего находится объяснение, — сказал Веллемин, который шел сбоку.
— Нет, господин Веллемин, — отвечал Таусиг, — не для всего.
Еще худшую оценку получила у Качорского синагога Альтнойшуль. Откровенное раздражение вызвала у него необходимость спуститься по ступеням и, как и всем, пригнуться при входе, хотя в том не было надобности — просто в полумраке подземного помещения новичок непроизвольно держался с осторожностью. Когда же включили освещение, оно оказалось таким тусклым, что от него, пожалуй, сделалось еще темнее. С брезгливой гримасой, Качорский прежде всего обратил внимание присутствующих на грязно-серый цвет стен: «Ну и грязь в этом вашем Божьем доме. Нельзя было, что ли, прибрать здесь как-нибудь?»
— Ваш вопрос ко мне? — хотел удостовериться Тауссиг: слова Качорского явно относились к нему.
— Конечно, к вам. Может быть, вы думаете, что я разговариваю сам с собой? Так в чем же дело?
— Существует принятое объяснение, почему стены этой синагоги действительно нельзя чистить. На них кровь мучеников, принявших здесь смерть. Как вы должны знать, в течение столетий Еврейский город страдал не только от частых пожаров, но и от погромов, и от резни. И многие люди, что искали спасения в Альтнойшуль, были убиты здесь, внизу. Их кровь, как считается, забрызгала стены, и ее не положено смывать.
Наступила напряженная тишина. Ее нарушил голос Качорского, он прозвучал особенно резко:
— Вы сказали «мученики»? Вы сказали «люди»?
— Это не всеми принятое объяснение, — вставил Фишл, будто хотел уличить Тауссига во лжи; на самом деле он только хотел разрядить грозную атмосферу, и это ему удалось. Он изложил другую легенду, и почти все с интересом ее выслушали.
В 929 году, когда еврейская община Праги постановила построить новую синагогу, во время земляных работ наткнулись на остатки стен ранее стоявшей на этом месте молельни, и среди них нашли неповрежденные светлые тесаные камни. На основании этой и других находок, прежде всего записей на древнем пергаментном свитке, вскоре было установлено, что эти камни — из стен Иерусалимского Храма. В то время в Праге гостили два мудрых человека из Святой Земли, у которых спросили совета, как поступить. Оба мудреца решили: нужно употребить старые камни для нового строительства, стены выкрасить в черный цвет, в знак траура по разрушенному Храму — тогда Всевышний прострет Свою руку над старо-новой синагогой и убережет ее от разрушения огнем и водой.
В этом месте рассказа Тауссиг указал на иное толкование названия «Альтнойшуль»: оно, дескать, происходит не от идишских слов альт — «старый» и ной — «новый», а от ивритского «аль тнай», что значит «при условии»: мудрецы из Святой Земли разрешили строительство синагоги только при условии, что в день прихода Мессии здание будет снесено и камни разрушенного Храма будут возвращены в Иерусалим. Фишл, со своей стороны, считал эту легенду исторически недостоверной, а 929 год — слишком ранней датой строительства синагоги.
Тем не менее, оказавшись в затруднительном положении под градом вопросов Тауссига и других экспертов из еврейского персонала, он не смог окончательно исключить достоверность варианта, который поставил под сомнение. Диспут принимал временами весьма острый характер и сопровождался оживленной жестикуляцией. Учитель Торы Бонди убеждал скептика Фишля: необязательно верить в существование легендарной основательницы города Либуши и ее пророчества, чтобы считать возможным, что на месте сегодняшней Праги уже в VIII веке жила еврейская община. Ведь на Рейне евреи поселились значительно раньше, в некоторых местах, например в Кельне, даже раньше, чем немцы.