— Могли не тратить усилий, — сказал Качорский с каменным лицом, достал из ящика письменного стола книгу и протянул ее Веллемину на раскрытой странице. — Читайте заглавие.
Веллемин прочел; «Почему нельзя доверять набожным евреям. С приложением объяснения предметов их ритуального культа и употребления оных. Для пользы всех, кто вынужден общаться с евреями». Прага 1764. Отпечатано Иоганнесом Зимменауэром.
— Вы знаете эту книгу? — спросил Качорский.
Веллемин молчал.
— Она совпадает со страницы… подождите… сорок девятой по пятьдесят вторую почти дословно с вашими рассуждениями. За кого вы меня принимаете?
На этот вопрос он не стал ждать ответа и, когда Веллемин открыл рот, сказал тем же равнодушным голосом:
— Выйти.
Веллемин успел увидеть, как Качорский поднял телефонную трубку. Еще три дня он являлся на службу, на четвертый его больше не видели.
В один из последующих дней напрасно прождали секретаря Реаха, бывшего служащего ритуального отдела общины, который в бюро Фордеггера занимался каталогизацией. За это время не приходили новые списки на депортацию, поэтому наиболее вероятное объяснение отпадало. Фордеггер не видел причин для особой осторожности и спросил по телефону Качорского, не занят ли Реах сегодня в его отделе. Качорский сказал, что нет, не занят, осведомился о причине вопроса и порекомендовал — он-де не собирается опережать действий высокоуважаемого партайгеноссе — наложить на провинившегося строгое дисциплинарное взыскание.
Оказалось, что этого не требуется. Во второй половине дня пришел посыльный из погребального отдела с известием, что Реаха нашли мертвым в постели.
— Умер? — спросил Фордеггер (он не мог заставить себя произнести, какой другой вид смерти ему представился).
— Мертвым, — повторил посыльный. — Мы просим разрешения похоронить его.
Не только разрешение, но и само захоронение давно перестало быть в то время само собой разумеющейся вещью. Отчасти потому, что на открытое отправление еврейской религиозной службы были наложены строгие ограничения, отчасти потому, что таявшая еврейская община едва ли насчитывала требуемое количество мужчин — ни для того, чтобы донести покойника до могилы, ни для миньяна — соблюсти требуемый религией обряд. Фордеггер устроил так, что в день похорон — ровно через неделю — учитель Торы Бонди и его помощник Флюссер не были заняты срочной работой (формально он их не освободил), а посыльный Кнопфельмахер был отправлен с поручением. Все сошло бы гладко, если бы фрау Эйслер и фрау Винтерниц, «плакальщицы», как любил их называть Фордеггер, намекая на то, что с недавнего времени они непрерывно плакали, не удалились самовольно, чтобы проводить «трагически умершего» (еврейский персонал благоразумно избегал слова «самоубийство») к месту последнего успокоения.
— Как будто не могли реветь здесь, — злился Фордеггер, когда ему было сообщено, Качорским, конечно, о самовольном отсутствии обеих женщин; Качорский зашел в кабинет и не преминул отметить, что Бонди и Флюссера также нет на рабочем месте. Однако он не сделал из этого факта никаких выводов и не намекнул, что они будут сделаны впоследствии, а удовлетворился несколькими пренебрежительными замечаниями в духе своего надменного характера, самое язвительное — в адрес ассистента Хейниша: не собирается ли он в скором времени предоставить себя в распоряжение еврейской общины для миньяна. Хейниш кисло улыбнулся и объяснил Фордеггеру (не упустив случая уважительно отозваться о познаниях Качорского в области еврейских религиозных обычаев), что по еврейскому закону для совершения молитвы требуется присутствие десяти взрослых мужчин, поэтому десятому отводится особо важная роль.
— В большинстве случаев он получает за это еще и деньги, — добавил Качорский и, уже в дверях, снова обратился к Фордеггеру: — Миньян значит на иврите «число», господин профессор востоковедения. Хайль Гитлер!
Неважно, хотел ли он похвастаться случайно вычитанными сведениями или дать понять своему противнику, что иногда можно обойтись и без помощи еврейского персонала — это было довольно элегантным завершением эпизода, и Фордеггер скорее по привычке пригрозил ему вслед, пусть не думает, что можно продолжать над ним издеваться. Казалось, дело закончилось благополучно, и, действительно, в следующем списке на депортацию фамилий Бонди, Флюссера и обеих «плакальщиц» не было. Того, что они окажутся в следующем списке, Фордеггер знать не мог.
— Теперь он оставил привычку устраивать нам скандалы, этот Качорский, — заметил Фордеггер и удовлетворенно улыбнулся в ответ на одобрительный кивок ассистента. — Нельзя разрешить, чтобы тебе садились на голову, так я считаю, Хейниш. Тогда все становится на свои места.
— Вы совершенно правы, господин профессор, — сказал Хейниш.
— Так и будем считать, — отозвался Фордеггер и разрешил себе вместо одной рюмки сливовицы три.
Он пребывал в столь приподнятом настроении, что, столкнувшись с Качорским у выхода, дружески, можно сказать, по-товарищески пригласил его составить ему компанию и прогуляться вместе вечером по гетто.
— В такую теплую ночь хорошо бы осмотреть Еврейское кладбище. Очень романтично!
Качорский категорически отказался. Он не знает, что в этом хорошего. Фордеггер отреагировал — как всегда, когда ему не удавалось то, что он задумал с лучшими намерениями, — немедленно и с горячностью: может быть, партайгеноссе верит в привидения, к тому же еврейские?
Он не понимает вопроса, ответил Качорский так же невозмутимо.
— Я просто подумал, — Фордеггер тоже пытался говорить сдержанно, но это стоило ему усилий, — кладбище ночью, есть в этом что-то романтическое. А раз романтика, значит, и привидения. Есть люди, которые боятся привидений. Даже если это только еврейские привидения.
— Ах, так, — протянул Качорский. — Понимаю. Вы боитесь и хотите, чтобы кто-нибудь с вами пошел. Тогда возьмите в провожающие одного из своих евреев. Это ведь очень просто.
Он повернулся и оставил его стоять.
— Очень просто, очень просто, — передразнил его Фордеггер в бессильной злобе, — одного из ваших евреев. — Провокационный смысл этих слов до него не дошел. Он был раздосадован только тем, что Качорский сумел переиначить его, Фордеггера, дружеское предложение и выставить его в смешном виде. Задуманная прогулка по Еврейскому городу потеряла для него всякую привлекательность, а тем более посещение Еврейского кладбища. До наступления темноты оставался еще добрый час, до ужина и того больше. Фордеггер раздумывал, поискать ли ему компании и развлечения в отеле, как он это обычно делал (он жил в одном из лучших отелей, реквизированных для партии), или после всех неприятностей предпочесть небольшую прогулку, не обязательно по Еврейскому городу, никто не может его заставить гулять по Еврейскому городу. Правда, никто не может и удержать его, еще чего не хватало, пусть только попробует этот гнусный тип Качорский, он его отбреет как следует. Жаль, что из-за спора с ним он упустил возможность обеспечить себе общество Хейниша. Именно тот был бы самым подходящим спутником в данную минуту.