— Думаешь, мы сможем?
— Если только он скажет как. Но он скажет, это точно. Видишь клетки? Мы с отцом сами делали; потянешь за веревочку, и дверцы открываются. — Мальчик вдруг повернулся и посмотрел на девочку, но лица ее не разглядел, в темноте ему только видно было, как поблескивает стоящая в углу пила. — Не будешь бояться? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она.
— Когда родишь ребенка, им придется отпускать тебя днем, — сказал он. — Старики твои… Нечего им будет сказать. Ты будешь взрослая и сможешь делать что хочешь.
— Мне надо идти, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Я тебя провожу.
Он едва дождался следующего дня; извелся от нетерпения, злился, но приятель все не приходил. Опять наступил вечер, было темно, они сидели с Эвой на куче опилок, опилки были теплые, согретые теплом их тел, и тогда мальчик услышал свист. Он встал и вышел во двор.
— Почему так поздно? — спросил мальчик.
— Не мог раньше, — ответил тот. — Отец наклюкался и бузил. Только-только заснул. Ну, где твои клетки?
— Идем, — сказал мальчик. Они вошли в сарай.
— Это брат Надеры, — сказал мальчик Эве. — Того самого, которого отец сажает на цепь. За клетками пришел.
— Мне уже надо идти, — сказала девочка.
— Не хочешь подождать? — Она покачала головой.
— Извини, — сказал мальчик младшему Надере. — У нас секрет. Подожди минутку.
— Посмотрю пока твои клетки, — сказал младший Надера.
— Хорошо.
Мальчик с девочкой отошли в угол.
— Почему ты не хочешь подождать? — спросил мальчик. — Он ведь для того и пришел, чтобы нам рассказать.
— Если я сейчас не вернусь, завтра меня вообще не отпустят, — прошептала девочка. — Ты не знаешь моего отца.
Мальчик сжал ее руку.
— Ладно, — сказал он. — Иди. Я пока тут все приготовлю. Но завтра приходи пораньше.
— А на это много времени надо? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он. — Я еще никогда этого не делал. Но ребенок есть ребенок. Тут нельзя тяп-ляп.
Девочка ушла. Младший Надера смотрел ей вслед, пока она не вошла в дом и не закрыла за собой дверь.
— Что за бабеха? — спросил он.
— Так, одна, — сказал мальчик.
— Из Варшавы?
— Да.
— Чернявая, — задумчиво проговорил гость. — И волосы черные, и глаза.
Мальчик выставил вперед левую ногу, подбородок прижал к груди.
— Тебе не нравится? — спросил он. — Скажи, что она тебе не нравится.
Вместо ответа тот ударил его головой в живот, но мальчик знал своего приятеля и был к этому готов. Отец немного учил его драться, и теперь он подскочил к Надере, ударил сильно два раза и снова отскочил назад, все время помня, что ноги должны работать вместе с руками.
— Я брату скажу, — разревелся тот.
— Не боюсь я твоего брата, — крикнул мальчик; сейчас он верил в то, что говорил; уцепившись за пиджак, он тряс противника. — Я никого не боюсь, никого. — Потом отпихнул Надеру, и тот побежал через двор.
Мальчик вошел в дом, разглядывая на свету окровавленные руки.
— Упал? — спросил отец.
— Нет, — сказал мальчик. — Подрался с братом Надеры.
— Из-за чего?
— Как из-за чего?
— Ты отлично меня понял. Я спрашиваю: из-за чего была драка?
— Не могу тебе сказать, — тихо ответил мальчик.
— Мне не можешь сказать?
Мальчик с умоляющим видом показал на мать:
— Не могу.
— Это другое дело, — сказал отец. — Ложись спать.
А потом, когда мальчик уже лежал, отец присел на кровать и наклонился над ним.
— Ты ему сказал, где живет Эва? — спросил он.
— Он знает, — сказал мальчик.
— А ты знаешь?
— Что, папа?
— Ты знаешь, кто Эва?
— Эва, — повторил мальчик. — Что ты хочешь сказать, папа?
— Ничего, — сказал отец. — Все в порядке. Но Надера этот… Кажется, он работает на немцев. Во всяком случае, люди так говорят. — Внезапно он встал, подошел к шкафу; вытащил оттуда рюкзак, полушубок и лыжную шапку. — Вам ничего не сделают, — сказал он. — А мне лучше на пару деньков исчезнуть. — И повернулся к матери: — Сходи к ним, скажи, что неплохо было б на несколько дней отсюда убраться. Боюсь я этих Надер. Может, я и не прав, но лучше переждать.
Мать ушла.
— Знаешь, папа, — сказал мальчик, засыпая, — Надеру этого отец, когда уходит, сажает на цепь. А раз даже запер в погребе, и Надера просидел там целых три дня.
Потом он про Надеру забыл; подумал только с сожалением, что не узнал того, о чем хотел узнать, и что Эве придется еще некоторое время подождать и выходить из дома только в сумерках. Он уже не слышал, когда вернулась мать.
— Ну что? — спросил отец.
— Не хотят уходить, — сказала мать. — Некуда, говорят, им идти. И все равно рано или поздно это должно случиться. — Она смотрела на толстые темные пальцы отца, затягивавшие шнуровку рюкзака. — Ты все-таки хочешь уйти?
— Вам я ничем не смогу помочь, — сказал он. — И не тронут они вас, я уверен. А их расстреляют.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Рано пока об этом говорить, — сказал отец. — Кончится война, тогда подумаем. Возможно, Бог сохранит немцев — да, конечно, он их сохранит. Я считаю, изо всех народов они особенно нужны Богу, вот он их и сохранит. Чтоб все люди знали и нутром чувствовали, как выглядит зло. Для того только, чтобы легче было выбирать добро.
— Нельзя так говорить, — сказала мать. — Если ты когда-нибудь вернешься в школу, то, надеюсь, не этому будешь учить.
— Я был плохим учителем, — сказал отец. — Но кое-чему, кажется, научился сам. Когда война окончится, я буду об этом говорить. А пока пойду их убивать и буду молить Бога, чтобы он их сохранил. Я вам дам знать. — Он закинул рюкзак на плечо, подошел к кровати и поцеловал мальчика. Потом подошел к печке, осторожно вынул один изразец и вытащил завернутый в промасленную тряпку пистолет. — Возьми завтра гипс и обмажь вокруг, — сказал.
— Иди с Богом.
— С Богом. И скажи ему, чтоб смотрел во все глаза, как их будут убивать. Пусть смотрит и учится. И пусть запомнит на всю жизнь.
Отец вышел, тихонько притворив за собою дверь. Но мальчик спал крепко и не слышал, как уходил отец. Он даже не слышал, как они подъехали к дому в четыре утра; не слышал их голосов, и как они дубасили в дверь, и как лаял пес; крепко спал, не подозревая, что они рядом, знать не зная, какой шум они подняли в четыре часа утра. Проснулся только, когда мать потрясла его за плечо, и сел в постели: отдохнувший, чуткий, как звереныш.
— Одевайся, — сказала мать.
— Сегодня ведь воскресенье, — сказал мальчик.
— Да, — сказала мать. — Потом снова ляжешь, а пока вставай.
Мальчик оделся и вышел во двор. Побежал было к машине, но мать схватила его за руку. Она стояла на крыльце старого деревянного дома и шумно дышала, а мальчик чувствовал тепло ее ладони.
— Что сейчас будет, мама? — спросил он. — Что-нибудь случилось? — Мать не ответила, и тогда он повторил еще раз: — Что-нибудь случилось?
Посмотрел на капот машины, блестящий от росы, на лежавшего с высунутым языком пса и на дула винтовок; потом негромко свистнул, и пес насторожил острые уши. Полицейский, который стоял в стороне, вышел вперед и сказал:
— Идите за нами.
— Куда вы нас ведете? — спросила мать мальчика.
— Да тут рукой подать, — сказал полицейский. — Посмотрите и вернетесь домой.
— Я пойду одна, — сказала мать. — Не нужно ребенку смотреть на такое. Вы должны меня понять.
Полицейский заколебался. Потом нехотя пробурчал:
— Приказ такой. Сказано: всем смотреть. Чтоб неповадно было.
Они пошли за полицейским и немцами. Мать продолжала держать мальчика за руку, и ему было стыдно; раз-другой он попытался высвободиться, но мать держала крепко. Мальчик жалел, что нету отца; отец бы никогда так не поступил. Самое большее, положил бы ему руку на плечо, и выглядели бы они как два приятеля, возвращающиеся с работы домой.
Потом они остановились и смотрели, как Эвин отец и хозяин, у которого он жил, роют яму, работая лопатами быстро и молча. Мальчик увидел Эву, которую ее мать тоже держала за руку, и рванулся к ней; но мать оказалась сильнее. Ну и он стоял и смотрел. Видел, как один из немцев подошел к плачущей Эве и погладил ее по голове.