по венам твоим
сочится в мертвую ночь.
Из моего чрева
ты когда-то
пророс.
Теперь под моими ногами
будешь цвести.
В последней игре
мячи твоих глаз
в черную лунку
летят.
* * *
Тень:
ужас
на четвереньки встал —
возопит живой, чтоб не смолк мертвец.
* * * [Путаница]
Нарисовала тьма
мертвого мальчика.
Глаза дождя
разглядели сирень.
Мальчик сел в ее тень
и остался жив.
Птица эту картину
унесла на крыльях чуть свет.
* * *
Вращается земля:
ничто не пошатнется.
Лежащий человек —
почти мертвец.
Тот, кто встает,
себя не узнает.
* * *
Кричит детвора:
«Давид, пора!
Вставай! Мы хотим рассмотреть
смерть.
Откуда она и где душа?»
А человек лежит
и, словно смеясь над детьми,
жужжит живучими мухами.
* * * [Похороны]
Мороза хлыст.
Четыре ветра тянут
телегу с мертвецом.
В бараке меж дорог
сидит мудрец
и, ноги крестиком сложив,
глядит на нолик фонаря.
Телеге ветров поперек
порыв из пустыря.
Умаялись тащить.
В телегу влезли.
Безмолвье пепла
забило глотку мира.
* * *
Одетый в мрак,
спустился вечер на барак,
сел на пороге. Тень неба поплыла,
как труп,
сквозь дождь,
заливший праздный двор.
Одетый в мрак,
расселся вечер на пороге мирозданья
и траурных семь дней прождал.
А на восьмой
встать опоздал.
* * * [Где ты, где?]
Тень тучи
падает
на реку,
река впадает в сад,
как птица,
возвращается,
а птица
садится
у ворот
того, что не вернет.
Где сад?
Но заперт вход,
Былого не сыскать.
И в ярости река —
всего живого
мать!
* * *
Дым
в небосвод
течет
из сада.
Всевышний посмотрел —
и веет ужасом
прохлада.
Эпилог
К деревьям сада
ревновало сердце —
та птица,
чье гнездо
в земле.
А сад,
что замер, онемев,
из сердца неба
брал напев.
(1961)
Цви Колиц
Легенда об убитом цветке
Перевод с английского Ирины Гусевой
…и известно, что деревья, цветы и травы имеют собственный язык, чувства и молитвы… Исраэль Бааль Шем Тов
Господь в милости своей создал цветы и травы в утешение живым, чьи близкие покинули этот мир и обратились в прах, из которого некогда и были созданы. Он подал нам знак, что они не исчезли без следа, а просто зажили другой жизнью. И все кладбищенские цветы — вьющиеся по оградам и выросшие под сенью кипарисов — анемоны, фиалки, хризантемы и в особенности маки в траве между могилами, пахнущие так сладко, — это цветы усопших, добавляющие вселенной немного красоты.
Когда-то маки росли только на могилах. Но с тех пор как смерть стала множиться стремительно и бесконтрольно, и земля превратилась в жертвенный алтарь, в одну огромную могилу для лучших из лучших созданий Божьих, маки благоухают на каждом шагу. Но нигде и никогда, от самых первых дней творения, маки не цвели так буйно и обильно и не были так прекрасны, как вокруг лагерей смерти в Польше, где земли, уснащенные прахом и костями погибших, тучны и плодородны. А уж в Треблинке маки были просто невероятны. Этими роскошными цветами украшали танцевальные залы и сервированные столы, сверкающие дорогим хрусталем и фарфором, когда лагерное начальство устраивало праздники или вечеринки. Но так было сперва — потом все изменилось.
Вот какую об этом рассказывают историю.
Была в Треблинке женщина, чью дочь, четырнадцатилетнюю Ханну, заживо сожгли на глазах у матери. А уж любила мать свою девочку до безумия — болезненно, неистово. И немудрено: Ханна была последним ее сокровищем, последним родным человеком на этой земле. Мужа ее немцы расстреляли, а сама она, узнав об этом, родила мертвого ребенка Все это случилось незадолго до того, как их с Ханной отправили в лагерь: грудь материнская еще была полна молока. Этим молоком она и подкармливала там свою доченьку, надеясь поддержать в ней едва тлеющую жизнь. Прежде ее Ханнеле была красавицей. Но Треблинка быстро стерла красоту с юного лица: яркие губы побледнели и сморщились, как у старухи, бархатная розовая кожа стала желтовато-серой и сухой, ровные белые зубы потемнели и расшатались. Только глаза и оставались прежними — большие, яркие, лучистые. Мать кормила ее — и плакала И Ханна плакала: ей казалось, она в чем-то виновата перед матерью.
В конце концов не выдержала девочка безнадежной лагерной жизни, собственного стыда, материнских слез — и решилась на побег. Ханну поймали и бросили в печь. Тщедушное тельце сгорело в считанные минуты, как сухой кустик, а обуглившиеся косточки вместе с другими перемололи в мощной электрической костемолке — на удобрения, излишки которых вывозили за территорию лагеря. Ничего не осталось от красавицы Ханны, словно и не было ее никогда на свете. Мать же по лагерным порядкам должна была смотреть на все это от начала до конца — спаси нас Господи от такого! — и рассудок ее помутился.