Одна только мысль и осталась в воспаленном мозгу женщины: дожить бы до весны. Придет весна, пригреет солнышко, все расцветет, она отыщет и узнает цветы, выросшие на костях ее дочурки. Они снова встретятся и больше никогда не разлучатся.
Она дожила — видно, Господь помог. Пришла весна и наполнила благоуханием все вокруг. И маки, распустившиеся той весной в Треблинке, были красивы, как никогда прежде. Они цвели повсюду — у самой ограды, рядом с окружавшими лагерь колючей проволокой и проводами под током, и далеко за ней — сколько хватало глаз. Их пряный, напоенный солнцем аромат мешался с лагерным запахом смерти и тления, напоминая о том, что на земле рай соседствует с адом.
В одну из ночей мать решила — пора! — и отправилась на поиски цветов дочери. Светила луна, перемигивались бесчисленные звезды. Бесшумно, как лунатик, женщина вышла из барака и пошла к ограде быстро и уверенно, словно ходила так тысячу раз, — сердце указывало ей дорогу. У проволоки она присела, согнулась пополам, пролезла низом, прижимаясь к земле, и, пройдя немного вперед, оказалась посреди бескрайнего макового поля, залитого бледным светом луны. Дул легкий ветерок, забавлялся алыми волнами цветов, склонял друг к другу их шелковые чашечки, как детские головки.
Мать остановилась и позвала шепотом: «Ханна, Ханна, где ты?» Цветы в ответ мягко зашелестели, словно тихонько посовещались между собой.
Мать снова и снова звала дочь по имени, но не услышала в ответ ни звука. Тогда она опустилась на колени и заговорила сквозь слезы: «Ханна, дитятко мое, свет очей моих, где ты? Не прячься от меня, Ханнушка. Не бойся, я узнаю тебя в любом обличье… Ты, наверное, стала цветком? Маком, что растут здесь повсюду? Это хорошо, вас так много здесь, вы вместе, и только я одинока… Ответь мне, дитя мое… Дай мне увидеть тебя… Услышать…»
Она еще долго шептала, гладя рукой землю, а когда поднялась, увидела истинное чудо: среди тысяч цветов вдруг появились, словно только что расцвели, два прекрасных лучистых глаза — и были то глаза ее дочери, она сразу узнала их. Мать осторожно подошла поближе и через несколько шагов смогла различить среди многих удивительный цветок: от корня поднимались сразу два мощных переплетенных стебля, каждый из которых венчала крупная пурпурная чашечка. Из самой их сердцевины смотрели на нее глаза дочери. И были они еще лучезарнее, еще ярче, чем прежде. Мать заглянула в них и увидела свою девочку — всю, с головы до ног. Она наклонилась, поцеловала лучистые очи и тихо попросила: «Обними меня, Ханна, доченька моя. Пожалуйста, обними». Переплетенные стебли разомкнулись и нежно обвились вокруг ее шеи. Она ощутила их живительную прохладу и склонила голову почти до самой земли. «Ханна, Ханнеле моя!» — повторяла она, плача и лаская землю вокруг цветка.
Ветер затих, травы перестали шелестеть. Маки стояли вокруг неподвижно и бесшумно. Все живое замерло, глядя на чудесную встречу.
Целую ночь мать и дочь простояли обнявшись, а когда незадолго до рассвета небо на востоке побледнело, мать почувствовала, что дочь вот-вот покинет ее, исчезнет. И в тот же миг в лагере завыли сирены, оповещая о побеге узника. «Не бойся, детка. Я не уйду, я останусь здесь и умру рядом с тобой. Мне совсем не страшно, я до конца буду смотреть в твои глазки», — сказала женщина дочери. Но цветок протестующе закачал головками, а руки-стебли снова туго сплелись друг с другом. Он не хотел ее смерти. Мать пыталась расплести стебли и снова обвить ими шею, но цветок не давался, стебли отстранялись, изгибались — то был беззвучный танец мольбы и отчаяния.
В свете зарождающегося дня глаза Ханны потускнели. Пурпурные лепестки сделались пепельными, словно обуглились, а стебли склонились так, что венчающие их цветки легли на землю к ногам матери, словно молили о чем-то.
Тем временем маковое поле окружили солдаты. Мать увидела их и, обезумев от горя, страха и сердечной боли, уцепилась за стебли, вновь и вновь пытаясь оплести ими шею, чтобы не дать Ханне исчезнуть, чтобы уйти вместе с нею… А когда это ей не удалось, она изо всех сил сжала стебли у самых чашечек, словно они и впрямь были руками ее Ханны, и принялась яростно тянуть их к себе, пока вдруг не упала. Она тут же вскочила, и, еще не понимая, что же произошло, глянула на свои руки: на ладонях лежали оторванные от стебля, смятые лепестки цветка ее дочери, а по обезглавленным стеблям стекали алые капли — будто остатки красного вина из опрокинутой бутылки.
И тогда мать закричала — истошно, безнадежно, словно нечаянный убийца над безвинной жертвой, распростертой у его ног, и вселенная содрогнулась от этого крика. Маки же медленно раскачивались и клонились к земле в беззвучной молитве за душу своей погибшей сестры.
Мать стиснула в кулаках безжизненные лепестки и пошла к лагерю. Она знала, что ее ждет. Но теперь она сама жаждала смерти и потому шла навстречу палачам неспешно и совершенно спокойно. Она убила свою дочь и не могла больше жить. Когда ее отправили в печь, она все так же сжимала в пальцах мертвые маковые головки — останки своей Ханны.
А вскоре в Треблинке по случаю дня рождения фюрера был устроен пышный прием. Лагерные служители старались, как могли: собрали огромные букеты красных маков и расставили их в хрустальные вазы. Столы сдвинули тоже необычно — в форме свастики, и на каждом — ваза с цветами и угощение для высших офицеров лагеря, накрытое с подобающей случаю роскошью: закуски, вина, фрукты, все было самое лучшее.
Но в самый разгар застолья вода в вазах вдруг начала краснеть, и скоро стало казаться, что цветы стоят не в воде, а в наполненных кровью хрустальных сосудах. Приказали сменить воду, но это ничего не дало — новая вода замерзла и превратилась в кровавый лед, а цветы тут же завяли.
С тех пор маки больше не рвали, и они разрослись повсюду, до самого горизонта, окрасив землю в кроваво-красный цвет.
(1948?)
Пауль Целан
Псалом
Перевод с немецкого Андрея Графова
Кто заново слепит нас
из пыли и праха?
Кто властное повеление даст
остывшему пеплу?
Никто.
Благословен еси, о Никто!
Мы цветем тебя ради,
тебе навстречу.
Мы — Ничто, мы им были,
и есть, и будем, в цветенье:
Роза-Ничто[40],
Роза-Никто.
Мы — пестика письмена
в ясной душе,
в пустых небесах,
на сером пепле,
на лепестках красных.
Мы — песня красного цвета,
спетая над
шипами.
(1952)
Макс Жакоб
Любовь к ближнему
Перевод с французского Андрея Графова
Посвящается Жану Русло
Видели, как ползет через улицу жаба? Она похожа на человечка, на куклу. Она ползет на коленях. От стыда? Нет, это ревматизм. Куда же она направляется, волоча за собой ногу? Бедняжка, клоун, маленький уродец из канавы! Никто и не заметил на улице жабу. Раньше меня тоже не замечали, но теперь на мне желтая звезда и мальчишки свистят мне вслед. Счастливая жаба, на тебе нет желтой звезды…
(1961)
Юрек Бекер
Яков-лжец
Отрывки из романа
Перевод с немецкого Евгении Фрадкиной
…Яков получил свою порцию… В это время подходит Ковальский.