Нет, от них не плачут.
Только не говорите мне, что они вызывают смех!
Я и не говорю. Единственное, что я скажу, это что они побуждают мечтать.
* * *
Поиграй со мной, а?
Согласен.
Я — вестник.
Привет, вестник.
Я — щедр и могуществен.
Браво, вестник.
Я желаю тебе добра.
Да здравствует вестник!
Каково твое самое заветное желание? Скажи мне — и оно исполнится.
А ты и впрямь славный вестник.
Ну, так каково же твое желание?
А, да. Вот оно: сделай так, чтобы я непременно встретил такого, как ты.
* * *
Ты там?
Я здесь, сынок.
Так темно. Я дрожу. Меня лихорадит. И я боюсь.
Я здесь.
Мы здесь только вдвоем, ты и я?
Думаю, да.
Ты можешь что-то для меня сделать?
Ну конечно, сынок.
Спой мне.
В такой-то час?
Ты мне отказываешь?
Но мы можем разбудить весь дом, всю улицу…
Ну и что. Я хочу, чтобы ты спел. Для меня. И для тебя тоже. Ты обещал. Когда ты поешь, мы не одиноки. По-прежнему темно, и я по-прежнему боюсь, но это не имеет значения, ты понимаешь, страх больше не приходит извне, он исходит от твоей песни, от ее слов, от меня самого… ты там?
Да сынок. Все мы здесь.
Диалоги, интермеццо III
Это на меня ты смотришь так враждебно?
Да. На тебя.
Ты что — знаешь меня?
Я тебя знавал.
Мы разве встречались?
Часто. Слишком часто.
Где?
Там.
В самом деле? Не припомню, что видел тебя.
Зато я тебя помню.
Как я выглядел?
Черным.
Что???
Ты был чёрен, совершенно чёрен. Дубинка, дым, злобные глаза убийц, безжизненные глаза жертв: всё черное, черное, черное. Колючая проволока, вышки, камни, бескровные губы: всё, что было черно, — был ты…
Это мой любимый цвет.
Я не мог видеть ничего, кроме тебя. С утра и до ночи и до следующего утра. Ты, ты — всегда и только ты. Чужак, чье горячее прерывистое дыхание я чувствовал на своем затылке во время переклички, больной, снедаемый завистью, когда я собираюсь припрятать кусок хлеба, — это был ты. Друг, который цепляется за меня, и кто-то другой, умирающий, кто из последних сил цепляется за моего друга; скотина, норовящий урвать в свою миску баланду погуще и пожирнее, чем у меня; едва волочащий ноги отец и его сын, перепуганный до того, что не в состоянии помочь даже собственному родителю; капо, назначающий меру наказания, и безмолвно покорные ему или безнадежно бунтующие узники — все они были тобой: тобой, всегда и только тобой.
Странно, я никак не могу вспомнить твое лицо.
Ты был занят, просто перегружен работой. А нас было слишком много.
И все-таки… У меня неплохая память… Обычно я не забываю… Ты уверен, что…
Уверен, я абсолютно уверен. Я был там! Я — твоя добыча, твоя цель! Накрытый твоей черной тенью, я принадлежал тебе!.. Твоя власть не имела себе равных. Ты был всесилен. Беспределен. Мы убегали от тебя к тебе. Бежать, скрыться было немыслимо: все мы были внутри тебя.
* * *
Отчего ты. так взволнован? Да ты просто вопишь… Ты что — сердишься на меня? Теперь?
Я был сердит на тебя.
Но почему? Раз я отпустил тебя…
Ты не должен был этого делать.
И это ты называешь благодарностью! Если б я знал…
Что ж ты замолчал, продолжай. Если б ты знал, то что?
Ничего.
Если б ты знал, ты бы меня не пощадил. Это ты хотел сказать?
Возможно.
Почему же ты пощадил меня?
Потому что я не знал — я только что сказал тебе об этом.
Ты пытаешься уклониться — почему?
Ладно, будь по-твоему. Скажем, ты был слишком юн.
Там были моложе меня. Но ты забрал их.
Скажем, ты это заслужил.
Заслужил? Я? Ты лжешь! Я был не лучше моих товарищей и уж конечно не лучше моих покойных друзей.
Может быть, кто-то ходатайствовал за тебя.
И кто бы это мог быть?
Твои предки. Твои учителя. Откуда мне знать?
Выходит, это не было чистой случайностью? Ты знал, что делал? Ты был не просто посредником? Не просто исполнителем?
Бери выше.
Значит, твои решения были взвешены, а не произвольны? Ты знал, почему — с какой целью — ты посылаешь одних прямиком в пропасть, а других обрекаешь на мучительное блуждание во мраке иллюзий? У тебя был четко продуманный план, цели, задачи?
Тебе хочется, чтобы я ответил «да»?
Конечно. Но мне нужна правда.
Жаль. Потому что мой ответ — «нет». У меня не было программы, не было руководящих принципов. Никто не посвятил меня в смысл моей задачи. Никто не предупредил меня о том, чтобы не преступать некую черту, не трогать чьи-то жизни. Мои дела не составляли целостной картины и не имели смысла. Я делал свое дело едва ли не рассеянно, не вникая и не участвуя в нем персонально. Тем не менее я дотошен и пунктуален. И никогда не ошибаюсь. Я всегда изучаю местность — говоря фигурально, — прежде чем выступить в поход. Это делается неявно, но так уж диктует моя профессия. Для меня каждое существо — особый случай. Каждого надо измерить и изучить. Чтобы не промахнуться, чтоб не было осечки. Тот, кто отмечен моей печатью, должен пройти свой путь и ничей другой. Но там все было иначе. Там каждый мог оказаться на месте другого.
Мертвые могли остаться в живых?
Конечно.
А те могли бы не выжить?
Именно так.
Ты ведь говоришь это не для того, чтобы позлить меня или сделать мне больно? Ты и вправду не был исполнителем чьей-то воли? Не применял некий закон в соответствии с заданными критериями? Ты не играл роль? Это ведь не было игрой?
Я был индифферентен. Рассеян. Лучше было бы сказать: свободен.
А как же твое имя? В конце концов, оно ведь указывает на твое подчиненное положение! Предполагается, что ты должен исполнять задание, возложенное на тебя твоим повелителем — нашим повелителем! Это он говорит тебе, куда идти и кого схватить. Или я не прав?
В целом ты прав. Но там я был наделен полномочиями: я был главным. Я делал то, что мне нравилось. Он ни разу не вмешался, ни разу не высказал своего отношения. Подобно ему, у меня тоже нет имени — или у меня их слишком много. Все имена были моими. Он забавлялся, мне же это наскучило.
Так это было… чистой случайностью?
Чистой случайностью.
Значит, со мной все легко могло кончиться совсем иначе?
Именно так.
Но это ужасно…
Что ты сказал?
Это еще ужаснее, еще невыносимее, чем я думал.
Что?
Так значит, это было чистой случайностью, чистой случайностью, просто чистой случайностью.