Ни в душе, ни на теле частицы живой.
Эту месть мне назначил Творец.
И пришел я к тебе, одинокий, чужой.
Притупи же мне зубы, отец.
3. Наивный сын
Ведь всегда[60] зажигаются звезды на небе ночном,
И роса, как слеза на ресницах, висит на ветвях.
Ведь всегда зажигаются звезды на небе ночном,
Зажигает фонарщик огни на столбах.
И глядится в глаза твои благословенный покой,
Видишь, как улыбаются дети в предчувствии сна.
Ведь всегда по ночам ожиданий трепещущий рой,
Этой ночью лишь мука одна.
Ведь обычно в ночи мимо темных небесных зияний,
Мимо бреда луны, млечный путь голубой заслоня,
Мимо спящих садов, меж кошмаров и благоуханий
Мрачной тенью бредут привиденья минувшего дня.
Ведь обычно в ночи кто-то гонит злодейской рукою
Изумленный мой дух в тот обман, где мерцают огни.
Ведь обычно в ночи пятна туч, ожиданье покоя.
Этой ночью лишь звезды одни.
4. Умный сын
А отец запер в доме все двери подряд
И засова не снял ни с единой —
И склонился всмотреться в незрячий взгляд,
Взгляд последний умного сына.
(1954)
Нелли Закс
Хор спасенных
Перевод с немецкого Андрея Графова
Мы, спасенные,
из чьих костей делала себе флейты смерть,
чьих сухожилий касалась своим смычком смерть, —
наши тела до сих пор полны
ее отвратительной музыкой.
Мы, спасенные, —
еще висят петли для наших шей,
покачиваясь в голубизне,
еще капает наша кровь в страшных часах,
еще мучит нас червь страха,
и повержены в прах наши звезды.
Мы, спасенные,
просим вас:
постепенно приучайте нас к вашему солнцу,
медленно водите нас от звезды к звезде,
чтобы мы заучивали эту жизнь не торопясь.
Ведь любая птичья песня
или глоток колодезной воды
может сорвать печати с нашей боли,
и та унесет нас прочь.
Мы просим вас:
не показывайте нам рычащего пса,
а не то мы распадемся в пыль.
Что, что связывает нас с этой вселенной?
Мы, разучившиеся дышать, —
наши души вознеслись к Нему из темной ночи,
и лишь потом пришло спасение тел.
Теперь мы пожимаем руки,
встречаем взоры,
но только смерть и тлен
связывают нас с вашим миром.
(1961)
Ида Финк
Заноза
Перевод с польского Юлии Винер
Девушка положила руку ему на плечо. Маленькую, ухоженную руку с розовыми лепестками лакированных ногтей.
Она сказала:
— Не надо больше об этом, милый. Ты же обещал…
Они шагали по крутой гористой тропе. Страна, где они находились, только что потерпела поражение, но здешних мест война не коснулась, и все вокруг выглядело чисто и весело. Особенно прекрасны были луга, покрытые буйной, давно не кошенной травой. В траве пестрели цветы и звонко стрекотали кузнечики. Лето в этом году наступило раньше обычного: июнь едва начался, а воздух уже был напоен запахом цветущих лип.
Юноша и девушка были очень молоды. Они шли на прогулку в горы. Когда девушка сказала «не надо больше», юноша смущенно улыбнулся и тихо, как бы извиняясь, попросил:
— Ты понимаешь, мне необходимо обо всем этом рассказать до конца. А поскольку кроме тебя у меня никого нет… Это как заноза, сидит глубоко, и нужно ее вытащить, а то загноится. Понимаешь?
— Понимать-то я понимаю, но нельзя же так все время, без конца, все об одном и том же. Ведь ты уже… — девушка заколебалась, они и знакомы-то были всего неделю, — вот уже несколько дней ты все рассказываешь и рассказываешь. Я ведь для твоей же пользы. Но если ты считаешь, что так будет лучше…
Она беспомощно развела своими красивыми руками.
— Здесь чудесно, — сказал юноша. — Это мы хорошо придумали пойти погулять. Ты придумала. Ты теперь всегда что-нибудь хорошее придумывай, а то я пока еще никуда не гожусь.
— Не огорчайся. Я тоже сначала думала, что никогда больше не обрадуюсь обновке, — засмеялась девушка.
На ней было светлое платье, пестрое, как весенний луг.
— Ты! Тебе необыкновенно повезло. Ты все время просидела в деревне, кормила кур… Ну что ж ты сразу сердишься, тебе же в самом деле повезло, и поэтому ты такая славная и спокойная и так ужасно мне нужна. Какие у тебя красивые ноги! Я их когда-нибудь нарисую. Мне обязательно надо сдать на аттестат зрелости и идти учиться. Я всегда хотел быть художником. Всегда, то есть до войны. Но тогда мне было тринадцать лет…
Они вошли в лес. Лес был густой, хвойные деревья стояли шеренгами, как солдаты. Под ногами мягко пружинила хвоя.
— В таком случае, — сказала девушка, — вечером мы пойдем в кино. Или куда-нибудь на танцы? Ладно?
Юноша нагнулся, поднял с земли шишку, понюхал ее.
— Давай отдохнем, — предложил он.
Они легли навзничь, лицом к небу. Небо над лесом простиралось чистое, светло-голубое.
— Моя мама была бы очень рада, — сказал юноша. Глаза его были закрыты, длинные ресницы подчеркивали нездоровый цвет лица. Он подождал немного, но девушка не спросила «почему». Он заговорил снова:
— Она была бы очень рада, если бы знала, что я лежу в лесу с девушкой, которую люблю, лежу себе в лесу, а день такой чудный, веселый, и ничто мне не грозит. Она ведь наверно об этом думала, когда…
Он снова умолк. Девушка лежала неподвижно, закинув руки за голову, и жевала травинку.
— То, как с мамой получилось, было хуже всего, — сказал юноша. — Хуже земляники в лесу, когда я неделю ел листья и коренья, хуже, чем когда меня били в лагере. У тебя руки точь-в-точь как у моей матери. Она была очень красивая. Мы жили в маленькой, грязной комнатке, отец был уже в лагере, нам нечего было есть. Но моя мать по-прежнему была красивая и веселая и никогда при мне не показывала, что боится. А я боялся ужасно. Она тоже боялась, я знал, по ночам меня часто будил тихий плач, но я лежал тихонько, как мышь, чтобы она могла выплакаться. Перед тем как это случилось, то, что я сейчас тебе расскажу, мать стала реже плакать по ночам, потому что мы вот-вот должны были получить документы и перейти на арийскую сторону. Теперь уж я не мог спать, боялся, что бумаги не придут вовремя, опоздают. А она была спокойна, все учила меня разным молитвам и тому, как надо креститься и петь колядки. Потому что как раз приближалось Рождество. И в ту ночь я тоже не спал. Я слышал, как они вошли в подъезд, но со страху у меня отнялся голос, я лежал оцепенелый и не мог даже позвать маму. На первом этаже раздались вопли, там били… Я крикнул только тогда, когда они уже поднимались по лестнице. Ступени скрипели… Я до сих пор слышу, как они скрипят, — смешно, верно?