Ведь ему иногда приходится прикасаться к маме, когда они в тесноте сидят в лотерейной банке. И бабушку Хени он всегда относил на руках к столу и назад в кровать. И дедушку Аншеля он сам моет по четвергам мочалкой в тазу, потому что мама брезгует.
Да-да, верно, все эти люди тоже прибыли Оттуда, и им он уже, наверно, не сможет причинить вреда, и еще следует хорошенько присмотреться вот к чему: продавая лотерейные билеты, он тщательно натягивает резиновые напальчники!
И еще не забыть самого научного доказательства, а именно, насчет пиявок госпожи Миранды Бердуго, которая приходила ухаживать за папой, когда вдруг у него началась экзема на пальцах. И долго-долго Мумик подбирает разные гипотезы, как и подобает серьезному исследователю, — а может, это кипящий чайник? Ведь, по правде говоря, какой-нибудь посторонний болван может подумать, будто это и впрямь обычные руки. А может, наждачная бумага? Или иглы ежа? Он с трудом засыпает. Вот уж сколько времени, с самого приезда дедушки Аншеля, что он не засыпает по ночам. Может, сухой лед? Что-нибудь вроде укола?
Утром, перед завтраком (папа и мама всегда уходят до Мумика), он быстро записывает еще одну версию: «В лихой атаке отважные герои лагеря выскочили из укрытия и обрушились на ошеломленных дикарей-индейцев, во главе с Красным Чулком напавших на почтовый вагон. Император во всем своем величии скакал впереди на верном коне и стрелял из винтовки во все стороны. Зондер-командо[93] прикрывал его с тыла. Огромный император кричал: за мной, и этот отважный призыв раздавался по всей занесенной снегом стране». Мумик остановился и стал перечитывать написанное. У него получилось даже лучше обычного. Но этого пока недостаточно. Многого недостает. Иногда кажется, что недостает главного. Но что, спрашивается, главное. Он должен писать так, чтоб получалось с могучей библейской силой и величием, наподобие той страницы, которую сочинил дедушка Аншель. Но как? Нужно смелее фантазировать. Ведь то, что происходило Там, было наверно, чем-то особенным, раз уж все стараются помалкивать и не заикаться об этом. Тогда Мумик начал использовать и то, что они учили в школе про Орда Вингейта[94] и его ночные роты, а еще про самолеты супермистер, которые мы получим, если Богу это будет угодно, у наших вечных друзей и союзников французов, он даже начал приплетать к этим вымыслам первый израильский атомный реактор, который мы строим как раз в эти дни в песках у ручья Рубин, и на следующей неделе в газете «Едиот ахронот» напечатали сверхсенсационную заметку с первыми фотографиями плавательного бассейна, где делают настоящую атомную штуковину! Мумик чувствовал, что приближается к разгадке всей этой головоломки. Он всегда помнил заветное словечко, сказанное Шерлоком Холмсом из тайны пляшущих человечков: то, что один человек может придумать, другой человек может раскрыть, и потому Мумик знал, что добьется успеха. Он сражался за своих родителей, а еще за других людей. Они об этом ничего не знали. С какой стати им знать. Он сражался вроде тайного партизана. Один-одинешенек. Только ради того, чтобы все они смогли, наконец, подзабыть, или малость отдохнуть, или хоть на минуту перестать бояться.