* * *
Пичугина, казалось, не услышала Инну: обхватив дрожащее тело руками, она завороженно глядела в полумрак за разбитым окном.
— Лариса, где дети? — Инна повторила вопрос.
Пичугина повернулась к ней и неожиданно ласково сказала:
— Извини, что я сорвалась на тебя в бараке. Я ведь сразу поняла, что ты одна из них. Как Миша и Таня.
Инна отпрянула от женщины, пораженная ее словами.
— У вас, детдомовских, взгляд особенный. — Пичугина грустно улыбнулась. — Вы как будто хотите любви, но боитесь ее.
Инна оторопела: каким образом Лариса узнала ее главный секрет? Она не успела спросить: снизу раздался детский визг. Пичугина оцепенела от ужаса, и Инна, оставив ее в комнате, бросилась по лестнице на первый этаж. Колотилось сердце, срывалось дыхание: Инна не могла допустить, чтобы с близнецами случилась беда.
Снова вопли — кричали из подвала! Инна спустилась в закуток под лестницей (она помнила каждый уголок в старом детдоме) и нашла дверь.
Скрипнули ржавые петли, пахнуло плесенью, ударило мраком в глаза. Фонарик на телефоне высветил близнецов, визжащих в углу. Луч опустился ниже: на полу распластался Свирин. Над ним сгорбилась темная фигура, похожая на гигантского дикообраза. Косматый монстр, придавив Егора коленом, волосатой лапищей душил его за горло, а вторую руку проталкивал в распахнутый рот полицейского, не давая ему дышать. Свирин содрогался в предсмертных спазмах, даже не пытаясь сбросить душегуба.
— Прекрати! — рявкнула Инна. — Оставь его!
Массивная голова монстра медленно повернулась на голос. Нечесаные патлы, опускавшиеся до самой шеи, скрывали глаза Опекуна, но Инна знала, что он ее видит. Прошли годы с момента их последней встречи, но чудовище помнило Инну.
Монстр послушался: ослабил хватку, вынул лапу изо рта Егора. Поднялся и бесшумно растворился во мраке, обступившем дрожащий пятачок света.
Инна подбежала к Свирину. Его налитые кровью глаза остановились на ней. Он прохрипел — и замер, так и не сделав последний вдох. Инна заплакала, сжимая обмякшую руку Егора. Слезы капали на его лицо, смешивались с розовой пеной на губах и подбородке. Близнецы, замолкнув, наблюдали за Инной из темного угла.
— Мы не хотели, чтобы он умер, — прохныкал Миша. — Он выхватил пистолет, хотел нас забрать отсюда! Мы просто испугались…
Мальчик сорвался на плач, и Таня, обняв брата, продолжила за него:
— А потом появился Опекун, — прошептала она. — И он вас послушался.
Инна вытерла слезы и поднялась.
— Откуда вы про него узнали?
Близнецы переглянулись, словно решая, можно ли доверять Инне.
— Когда мы попали в детдом, нас сильно обижали, — сдерживая слезы, проговорила Таня. — Однажды ночью мы подслушали, как старшие ребята рассказывали про девочку, которая раньше жила в приюте. Ее тоже обижали, но она придумала себе защитника и назвала его Опекуном.
— Он оберегал ее, — вмешался Миша. — Душил обидчиков.
Инна закрыла глаза, шумно выдохнула: она знала наперед все, что скажут дети.
— И вы решили, что Опекун защитит вас?
— Мы звали его, когда нас обижали, — кивнула девочка. — И однажды он явился.
— Первым задохнулся пацан, который бил Таню в детдоме, — стиснув кулаки, прошептал Миша. — А потом все остальные.
Ком застрял в горле, ноги задрожали — и хлынули воспоминания, смывая хрупкую стену из самообмана, построенную за многие годы.
* * *
Инна была ребенком-отказником, выброшенным в мусорный бак. Никому не нужное отродье: грязный пакет служил ей пеленками, а холодный дождь — грудным молоком.
Затем последовали годы, проведенные в детдоме: голод, побои и унижения. Воспитатели равнодушно смотрели на страдания подопечных, сваливая разрешение конфликтов на старших воспитанников. И те срывали злость на младших. Инна научилась драться, но и это не спасало, когда несколько раз ей устраивали «темную». Она находила убежище в книгах, фантазиях и мечтах о взрослой жизни — той, что начнется совсем скоро, стоит только потерпеть.
До выпуска из детдома оставалось три года, когда в его стенах появился новый сотрудник — психолог. Мужчина лет сорока с залысинами, жирным брюшком и подслеповатыми глазками за стеклами заляпанных очков — тогда он казался Инне совсем стариком. Говорили, что раньше он работал в реабилитационном центре для наркоманов в Москве, но вернулся оттуда в родную дыру, чтобы ухаживать за больной матерью. И устроился в детдом.
Его встречи с воспитанниками проходили в бывшей подсобке. Инна садилась на засаленный диван, психолог закрывал дверь на ключ — «чтобы нам не мешали» — и начинал сеанс. Она не помнила, на каком из приемов он коснулся ее коленки, а затем просунул руку под юбку. Но помнила слова, которые он часто повторял слюнявыми губами: «Никому ты не нужна, кроме меня. Только мне ты дорога».