— Так наши высокие люди мне заказали, — раздраженно произнес Сверчок. — Тебя подставлять не требуется: на дому у вас валить и все такое. Ты сама смерекай: в каком бы месте Ячменя с попом на пару прихватить, а я там сам разберусь. И еще требуется замочить Ячменя в тех же краях, где его мочильщик Пинюхина положил.
Маришка задумалась, потом сообщила:
— «Пальмовский» директор на Мясницкой жил, там его и оприходовали. И есть рядом с той улицей место, куда на днях Феоген с Ячменевым пойдут, но оно святое.
— Какое-какое? — усмехнулся Сверчок.
— В церковь они пойдут. Неужто в храме ты на завал способен? — пугливо посмотрела на него Мариша своими обычно невозмутимыми глазами.
— Монашка, в душу твоей манды, — процедил Сверчок. — Ты чего опять лепишь? Иль я в Бога не верую? Моя вера покруче будет твоей, лахудра. Пошто меня пуля не берет и на воле я годы, когда кореша головы кладут и на нарах валяются? А? Ты об этом, бикса, задумайся. В церкви валить? Грешно о том и помыслить! — строго прохрипел Сверчок и закрутил «караулками» от возмущения.
— Прости. Молиться они будут в храме во имя Архангела Гавриила, на Антиохийском подворье. Знаешь эту церковь? На Чистых прудах Меншиковой башней ее еще называют.
— У метро «Чистые пруды», что ль? Высокая, оранжевая церквуха? А чего там они решили?
— У Феогена на Подворье друг служит, его престол в Сирии, Дамаске. Феоген туда часто в командировки ездил, а сейчас на Подворье к тому сирийскому другу наведывается. — Она подумала и добавила:
— А может… Директор «Пальмы» рядом жил. Может, за упокой его души решили отслужить?
Сверчок так заржал, что закуской подавился. С трудом откашлялся.
— Ну ты задвинула, подруга! Будут эти упыри за него молиться! У тебя в монастыре, часом, крыша не потекла? Да не. Должно, тот сирийский кореш такой шишке, как Феоген, столы накрывает. На этот раз архимандритий решил на халяву еще и Ячменя напоить.
Сверчок замолчал, закурил, думая. Потом сказал:
— Валить надо на подходе к церквухе, а то потом долго ждать: пока намолятся, пока нажрутся.
Они обговорили с Маришкой детали операции, с удовольствием съели десерт и порознь выскользнули из ресторана.
В последние дни Кострецов и Топков «вели» своих подопечных.
Капитан присматривал за квартирой Феогена больше по вечерам, чтобы определить его домашнее окружение и гостей. Однажды он увидел Маришу, вышедшую со Шкуркиным из подъезда. Они сели в его «Опель» и остановились у ресторана. За этот вечер опер убедился, в каких они отношениях. Мариша, прижившаяся у Феогена в московской квартире, вела себя с ним, переодевшимся в цивильный костюм, привольно.
Лейтенант изучал Ячменева на его рабочем месте в «Главтуре» и в деловых поездках по городу. Поэтому в день, когда Сверчок запланировал убийство, Топков с утра колесил на оперских «Жигулях» за «Ауди» гендиректора.
Когда после обеда Ячменев подъехал к Данилову монастырю, где в его машину сел архимандрит Феоген, Гена позвонил по сотовику Кострецову в отдел:
— Сергей, оба наши объекта в тачке Первого, — как называли они Ячменева в отличие от Второго по значимости подозреваемого — Феогена.
— Куда направляются?
— Куда-то в твой район, — докладывал лейтенант, вися «на хвосте» у ячменевской «Ауди».
Ячменев свернул в Архангельский переулок, и лейтенант сообщил:
— Мы уже рядом с родным отделом, на Архангельском. Остановились у Меншиковой башни. Выходят. Понятно, на Подворье идут…
Он замолчал, потому что в момент, когда архимандрит и Ячменев смешались с толпой идущих на всенощное бдение, раздался громкий крик Феогена:
— Убили! Человека убили!
— Сергей! — закричал Топков в трубку. — Наверное, Ячменева убили! Давай сюда!
Лейтенант выскочил из машины и кинулся к столпившимся вокруг убитого. На земле навзничь лежал мертвый Ячменев с только что погасшими глазами.
Топков быстро оглядел тело, перевернул труп: два удара ножом сзади, под левую лопатку…
В это время Кость летел к месту происшествия самым коротким маршрутом. В одном из переулков его взгляд невольно напоролся на бешено вильнувший с поворота «Форд», за рулем которого сидела Мариша. Она гнала его с заскочившим в машину после акции и легшим на заднем сиденье Сверчком. Из уносящегося автомобиля капитан успел выхватить глазами только ее напряженное лицо. После этого Кострецов припустился к церкви во всю мочь.
На Подворье около трупа Ячменева Топков опрашивал архимандрита Феогена. Кострецов оглядел раны убитого, представился Шкуркину. Тот рассеянно повторил:
— Шли почти рядом. Саша немного позади. Вдруг Саша охнул… Гляжу — он падает. Нападавшего не заметил, народ кругом…
— Вы давно знакомы с Ячменевым? У него были враги? — дежурно спросил Кострецов.
Феоген ответил почти так же, как жена убитого Пинюхина:
— Нынче у всех есть враги, но Сашиных недругов не знаю. Саша мне по паломникам помогал, знакомство у нас с ним было деловое, не близкое. Упокой душу, Господи, раба Твоего Александра. — Он закрестился на купол Меншиковой башни.
Капитан, думая о мелькнувшей перед ним в «Форде» Марише, уточнил:
— Вы здесь только с Ячменевым были?
— Да-да, — покивал толстым лицом Феоген. — Хотели наведаться после службы по паломническим вопросам к отцам на Подворье.
Цепко оглядев стоявших вокруг людей, Кострецов объявил громко:
— Граждан, видевших как, произошло убийство, прошу рассказать!
Две старушки закивали головами в толстых платках, придвинулись к нему.
Кострецов невольно обратил внимание на самую колоритную личность из толпы. Это был худой, изможденный мужик лет за пятьдесят, длиннобородый, кривоногий. Его рубаха навыпуск под старым пиджаком была подхвачена ремешком. Он словно сошел со старинных фотографий на плотном картоне. Но самым примечательным было его изрезанное морщинами лицо, светящееся каким-то неугасимым внутренним светом. Глаза незнакомца с усмешкой уставились на Кострецова.
— Гена, опроси бабушек, — сказал капитан Топкову и подошел к мужику.
Тот не отвел светлого и пронизывающего взгляда.
— Вы не видели происшедшего? — отчего-то робея, спросил Сергей.
— Все видел.
— Кто напал на убитого?
Молчал мужик, с интересом разглядывая Кострецова.
— Я — капитан милиции, оперативник уголовного розыска Сергей Кострецов.
— Все вижу.
— А вас как звать?
— Раб Божий Никифор.
Кострецов замялся, переспросил:
— Не хотите помочь следствию?
Никифор сочувственно произнес:
— Не имею права помогать.
— Это почему ж?
— Я — раб Божий, обшит кожей.
— Что ж, вера вам не позволяет?
Голос мужика посуровел:
— Ага. Православный я, показывать на разбойников, судить их не могу. То следствие Божие.
— Но и лжесвидетельствовать не имеете права.
— А я, господин товарищ, и не лжесвидетельствую. Все видел, да не скажу.
Кострецов разозлился.
— За отказ от дачи особо важных для следствия показаний можно вас привлечь. Подойдет под статью о недонесении, укрывательстве преступника.
Лицо Никифора окрепло, он огладил бороду.
— Все ваши статьи я назубок знаю. Только отпривлекались вы нонче. Понял, гражданин начальник?
В нем проглянул битый зек, хвативший не один год лагерей. Опер сбавил тон:
— Ну хорошо. Давайте по-человечески. Убили такого же православного, как вы. Он так же, как вы, шел на вечернюю службу в церковь. Шел вместе с батюшкой. — Кострецов кивнул на Феогена в рясе под длинным дорогим пальто.
— Не правда, — прервал его Никифор. — И покойник, и поп этот — православные, но иные. А в храм этот я не шел, а проходил мимо него, ежкин дрын.
— Вот как? — озадачился капитан. — Почему же этот убитый и священник Русской православной церкви иные?
— Бесовские. Церковь их отступила от заветов Господа нашего Иисуса Христа.
Сергей усмехнулся про себя верности определения «бесовскими» Ячменева и Феогена. Он поинтересовался: