— Нет, ничего... Скажи, а до какого места ты дочитала?
— Ой, до грустного. Там, где Готфрида убивают, помнишь? Как хорошо, что ты пришел! Мне было так одиноко. Садись, я буду за тобой ухаживать.
Алина включила чайник и стала доставать из шкафчика посуду. Я сел на диван, закурил и подумал о том, что не должен поддаваться соблазну и проводить параллели между нами и до стерильности надуманными героями Ремарка, ведущими себя, как какие-нибудь рыцари Круглого стола. У Ремарка — сказка, утопия, а наша непотребная жизнь вряд ли подходит для описания в сентиментальном романе. Нет, не похожи мы на героев Ремарка, скорее — на персонажей Достоевского, со всеми их вывертами...
— Сколько тебе сахара? — Алина поставила рядом со мной на диване поднос с кофе и бренди. — Ах, да чего я спрашиваю, я же помню. Две ложки, правильно?
Я кивнул. Алина положила мне в стакан сахар и стала его размешивать. Не прерывая своего занятия, она спросила:
— Так ты мне расскажешь, что произошло?
Я молчал.
— Ладно, не рассказывай.
Алина продолжала размешивать в стакане давно уже растворившийся сахар и одновременно тихонько покачивалась всем корпусом. Мы оба молчали. Наконец, я почувствовал, что больше не могу этого выдержать.
— Алина...
— Не надо, Илья, милый, не надо! Я все знаю, я все поняла, я догадалась, когда ты только вошел, но мне так хотелось, чтобы это было неправдой! Чтобы этого не было! Я ведь, Илюшенька, я ведь уже два дня, как знаю, — она села на ковер перед диваном и обхватила мои колени. — Скажи мне, в среду? Ведь в среду? Я наклонил голову.
— Господи! Ну зачем я ведьма такая!
* * *
Когда у нас кончились слезы, мы заснули как были, в неловких позах на узком диванчике. Я проснулся в полдень от страшной головной боли, сухости во рту и ломоты в затекшей спине. Стараясь не разбудить Алину, я осторожно спустил ноги с дивана, встал и со стоном потянулся. Алина тут же открыла глаза.
— Знаешь, Илья, — тихо сказала она таким голосом, как будто не засыпала ни на минуту, — я думаю, что нам стоит пойти в Старый Город.
Она была права. Оставаться в четырех стенах замкнутыми друг на друга было больше немыслимо: мы просто сошли бы с ума. Надо было как-то встряхнуться, куда-то пойти. Более подходящее место, чем Старый Город, с его пестротой, шумом, толпой, трудно было придумать. Мы потеряемся в кривых вавилонах его улиц, сольемся с его базарами, дадим гортанным крикам торговцев и терпким сумбурным запахам оглушить себя так, что на время затупим, забудем, вздохнем. А передышка нам нужна.
XIII
Мне чудом удалось найти место для парковки недалеко от башни Давида, сразу за зданием полиции, в начале крытой части улицы Армянской патриархии. Машину пришлось притереть почти вплотную к стене, так что выйти я мог только с алининой стороны. Я захлопнул дверцу, взял Алину за руку, и мы отправились гулять по городу, по которому ходили сотни раз и всеми составами, какие только позволяют выстроить из нашей компании законы комбинаторики: втроем, парами, поодиночке. Прогулки заканчивались обычно в Мусульманском квартале, в знаменитой своим хумусом харчевне Абу Шукри.
Мы вернулись к Яффским воротам, через которые въехали в Город. За стеклами арабских кафе стояли наряженные елки. Черт возьми! А я ведь и забыл совсем, что завтра — Новый Год.
— Так странно, — сказала Алина задумчиво. — Израиль считается европейским, передовым государством на диком Ближнем Востоке. Но когда приходит Новый Год, оказывается, что палестинцы нам с тобой ближе, чем израильтяне...
— Ну, не все, — возразил я, — только палестинцы-христиане. И потом, это очень поверхностная близость. Если бы мы с тобой родились в Тунисе, то, наверное, испытывали бы ностальгию, гуляя по мусульманскому кварталу в Ид аль-Фитр[15].
— Все равно, странно... Послушай, ты не против, если мы посидим в каком-нибудь из этих кафе? Не хочется идти к Абу Шукри. У него... нет елочки.
Я невольно улыбнулся.
— Чего ты смеешься? Я дура, да?
— Ну что ты! Я ведь, знаешь, наверное, чувствую то же, что и ты. Только стесняюсь сказать. Пойдем, я тоже хочу... под елочкой.
Мы сели за столик в кафе прямо напротив башни Давида, превращенной в официально-парадный символ объединенного Иерусалима. Алина взяла себе чай с яблочным пирогом, а я заказал турецкий кофе и рюмку бренди. По количеству потребляемого алкоголя, я, кажется, в самом деле начинал смахивать на ремарковского героя, но похмелиться было необходимо — мне ведь сегодня еще работать.
Алина вытащила из моей пачки сигарету и прикурила от стоящей на столике свечки с изображением сцены поклонения волхвов. Я почему-то с детства люблю смотреть на курящих женщин. Алина глубоко затянулась, выпустила дым поверх моей головы, потом посмотрела мне в глаза и спросила: