Став обладателем газеты, Мавроди сперва собирался сделать ее генеральным директором самого себя, а главным редактором — своего младшего сына Юлия, известного тель-авивского шалопая и мажора. Однако друзья объяснили ему, что престижу газеты это может серьезно повредить. Так что Мавроди, будучи человеком разумным, несмотря на тщеславие и незаконченное среднее образование, отказался от этого намерения. Сына Юлия он назначил гендиректором, а на должность главного редактора пригласил Моти Гранота, знаменитого разоблачителя, свалившего правительство Рабина в 1977 году своевременно опубликованным репортажем о валютных счетах премьерской четы в США. О том, что заставило Гранота соблазниться на приглашение Мавроди, можно лишь догадываться, но долго он у руля "Мевасера" не задержался. Довольно скоро ему доложили, что новый хозяин газеты "подкармливает" нескольких журналистов, которые печатают в разных разделах "Мевасера" рекламные статьи о предприятиях, входящих в империю Мавроди, — его гостиницах, автосалонах, "кантри клабах" и турагентствах. Рассвирепев, Гранот написал Мавроди письмо об отставке, которое назавтра опубликовали все газеты, кроме "Мевасера". Отрывки из этого письма спустя несколько месяцев после драматической отставки Гранота использовались в платной рекламе других газет, красовались на многометровом щите напротив Рамат-ганской алмазной биржи и были расклеены по бортам автобусов "Дана".
Для Мавроди-старшего это был тяжелый удар. В сердцах он едва не продал газету. Но потом, представив себе злорадство всех этих польско-литовских снобов из Северного Тель-Авива, когда они узнают о его позоре, Мавроди дал себе зарок идти до конца и победить, несмотря на неудачный дебют. Всем советчикам, предлагавшим кандидатуры звезд местной прессы для назначения на должность, оставленную Гранотом, он указал на дверь. "Звезд больше не будет, — сказал Мавроди, — звезды моей газете не нужны. Ей нужны добросовестные и лояльные работники".
Шайке Алон соответствовал этому определению больше, чем любой другой сотрудник издательской группы "Мевасер". Пятнадцать лет он бессменно возглавлял службу новостей газеты, даже не задумываясь о возможном повышении в должности и никак на него не претендуя. Он чувствовал себя на своем месте — и в самом деле, он был на месте, насколько я вообще могу судить о таких вещах. Шайке Алон был, на мой взгляд, лучшим руководителем деска во всем средиземноморском бассейне — жесткий и исполнительный администратор с молниеносной реакцией и изумительным чутьем на горячие новости. В бытность мою ответственным выпускающим ежедневного "Вестника" мне десятки раз приходилось присутствовать на редакционных летучках "Мевасера" у Шайке в кабинете. Неизменно я поражался тому, как этот человек умеет держать в голове каждую заметку и публикацию идущего в печать номера (в первой тетрадке "Мевасера", которую готовил его деск, было в те дни шестнадцать страниц большого формата), как он следит за графиком подачи статей и как успевает за время подготовки номера переговорить с каждым репортером и автором выпуска, от собкора в Вашингтоне до спортивного комментатора, отправленного обозревать футбольный матч в Беэр-Шеве.
Карьеру журналиста Шайке начал в свое время в пресс-службе армии, куда его перевели из танковых войск после тяжелого ранения, полученного на сирийском фронте в Шестидневную войну. После демобилизации "Мевасер" взял его на полставки военным корреспондентом. В ночь на 6 октября 1973 года Шайке передал в редакцию свой репортаж на 200 слов, подробно рассказывавший обо всех последних перегруппировках египетских войск вдоль линии границы. Из этой заметки, свидетельствующей со всей очевидностью, что завтра египтяне начнут войну, военная цензура выбросила 190 слов, оставив лишь имя автора и последнюю фразу: "В штабе ЦАХАЛа ведется постоянное наблюдение за передвижениями неприятельских войск". Текст этой заметки, со всей цензурной правкой, висит теперь в рамочке под стеклом на стене у Шайке в кабинете... После войны Шайке взяли в штат "Мевасера", где он быстро продвинулся из корреспондентов в редакторы, а после возглавил деск.
Я многому научился у Шайке Алона, и он с удовольствием помогал мне осваивать азы нелюбимой профессии в "Мевасере". Я думаю, что он добровольно записался в мои наставники, отдавая дань всеобщему сионизму сезона — в случае Шайке, не излеченному и поныне. В те времена, на пике повального увлечения игрой в абсорбцию, газетные опросы извещали, что каждая израильская семья готова принять, обогреть и накормить пару-тройку новоприбывших. Шайке Алон свой план по абсорбции выполнил на мне, взявшись не только учить меня ремеслу, но и устроив мне фантастическую халтуру корреспондента по русским делам в "Мевасере". Этот приработок, разрешенный даже моим кабальным договором об эксклюзиве, приносил мне в иные месяцы больше денег, чем основная работа в "Вестнике". Матвей страшно потешался над этой моей халтурой, хотя в душе, как я полагаю, завидовал если не глупой славе, то заработкам. К сожалению, всенародный интерес к судьбе репатриантов довольно скоро сошел на нет, и к началу войны в Персидском заливе все ежедневные газеты избавились от соответствующих рубрик. Ликвидированы были даже ставки корреспондентов по делам алии. Мне, правда, удавалось иногда тиснуть заметку-другую о российско-израильских связях, а в дни августовского путча я сутки просидел на телефоне в редакции "Мевасера", обеспечив газету подборкой актуальных интервью со всеми своими московскими приятелями. Но с Шайке я встречался все реже, особенно после того, как Матвею удалось убедить Гарика поставить в редакции модем, и все иерусалимские сотрудники "Вестника" вообще перестали являться на работу, отправляя свои материалы по телефонному кабелю.