— Он узник своих телохранителей? Я должен его освободить?
— Нет, нет, что вы, — замахал руками Хонг By, — он, конечно же, начальник над своими людьми. Но он не решился выйти из укрытия. Пока. И может никогда не решиться. Возможно, его подтолкнет к этому встреча с вами. В любом случае после вашей встречи его тайна будет раскрыта. Вот, собственно говоря, что от вас требуется.
— Так как же я к нему доберусь? Раскидаю их всех, пока они будут решать, какую часть меня сожрать самим, а какую — оставить акулам?
— Ценю вашу иронию, — хмуро сказал мой собеседник, — приберегите ее для статьи. Ваш человек в последнее время стал появляться без охраны в таком месте, где его можно подстеречь. Это общественное место. Стрелять там никто не станет. У вас будет, по меньшей мере, час-полтора на встречу с ним в районе полудня. После этого вам придется очень быстро бежать — и с Длинного острова, и из Гонконга. У меня есть для вас паспорт на имя Стенли Маттуэя и билет до Тель-Авива через Токио и Москву на то же имя. Кстати, на него же арендован ваш номер в гостинице. Подробности я сообщу завтра. Я заеду около девяти часов утра, так что не слишком увлекайтесь достопримечательностями ночного города, мистер Маттуэй.
С этими словами господин Хонг вручил мне ключ от моего номера. В ту же минуту соткавшийся из вечернего воздуха гостиничный служащий в красной ливрее открыл заднюю дверь "воксхолла" и достал оттуда мою сумку.
— Осторожнее, там компьютер! — воскликнул я.
— Не беспокойтесь, эти ребята знают свое дело, — насмешливо сказал Хонг, заводя мотор. Мне хотелось задать ему тысячу новых вопросов, но вместо этого я вылез из машины и последовал за носильщиком наверх по мраморному крыльцу, в отделанный золотыми пластинами громадный холл "Пенинсулы. Следом за ним я зашел в роскошный викторианский лифт с ковром, зеркалами и ливрейным служащим на стуле в углу. Мы поднялись на третий этаж, и в триста тринадцатом номере носильщик оставил меня наедине с моей сумкой, шпионской камерой и сумбурным потоком мыслей. Ни горячий душ в викторианской ванной, ни тревожный полуторачасовой сон, которым я забылся, едва накинув махровый гостиничный халат, не могли остудить бурлящую в моем сознании вулканическую лаву вопросов. Проснулся я в девять вечера и обнаружил, что вопросов этих за время сна ничуть не убавилось.
XXII
— Красиво пишет, — заметил Шайке Алон, — ты думаешь, он в самом деле мог вплоть до этого места не понять, о ком идет речь?
— Я думаю, что я бы догадался, — признался я. — Сейчас мне кажется, что когда я читал первый раз, то догадался где-то примерно на этой сцене. Но все-таки я не уверен, что это так легко. Ведь одно дело — мелькнувшая догадка, а другое дело — уверенность.
— Наверное, ты прав, — сказал Шайке Алон после некоторого раздумья. — Если относиться к этому тексту как к политическому детективу, в котором все возможно, то тут бы и ребенок догадался. Но если допустить, что это все — описание действительных событий, то я просто не могу себе представить, что бы я на его месте думал. Я бы, наверное, подумал про какого-нибудь крупного арабского лидера. Некто, скрывший себя от мира два месяца тому назад. Наверняка я бы подумал на Фатхи Шкаки: руководитель Исламского Джихада, который инсценировал собственную смерть от рук израильских агентов, чтобы вести какую-нибудь двойную игру... Помнишь обстоятельства этого дела? Неизвестный сириец, прибывший из Ливии по поддельному паспорту, гибнет на Мальте по пути в Дамаск, а потом его заочно опознают друзья и соратники доктора Шкаки. Они же сообщники. Да, скорее всего, я бы так и решил, что речь идет о воскресшем Фатхи Шкаки.
После этой неожиданно длинной тирады Алон замолк, видимо, довольный стройностью собственной логики. Мне зачем-то захотелось развалить его красивую конструкцию, и я легко уступил соблазну.