Мой собеседник замолчал, и я заметил, что он тяжело дышит. Видимо, за три месяца на этом богоспасаемом острове он успел капитально отдохнуть от воспоминаний о последних днях своего правления и теперь мысленно возвращаться к тем временам было для него тяжело. Он отпил чаю из прозрачной фарфоровой чашки с изображением храма Императора Темных Небес.
— Так почему же вы не подали в отставку? — спросил я, когда мне показалось, что он успокоился и чай в чашках у нас обоих был уже допит.
— Они сказали мне, что это совершенно невозможно. Абсолютно невозможно, сказали они. Это самоубийство для тебя, для партии, для мирного процесса, сказали они. Не было в Государстве Израиль отставок по собственному желанию. Все отставки у нас были формой импичмента — и Старика, и Старухи, и твоя собственная 20 лет назад... Если ты сейчас идешь в отставку, сказали они, то мы можем сворачивать лавочку и отправляться в оппозицию еще на 15 лет, в которые нам будут припоминать всех убитых со времени осло-вашингтонского соглашения. А правые прижмут Арафату яйца, и все наши достижения перепишут на себя. Это будет триумф, реставрация для них и полная гибель для нас. Наших избирателей поделят МАДАД и "Золотая середина", марокканцы уйдут к Королю Причесок, а молодежь поддержит Манора на выборах главы правительства. Полмиллиона русских отберут у нас те пять мандатов, которые они нам принесли в 1992, и передадут Щаранскому... Рабочая партия повторит судьбу английских либералов в 20-е годы, и все из-за того, что ты устал. Потерпи, сказали они мне. У тебя нет выбора. Единственный способ оставить твой пост — это ногами вперед.
— Кажется, я догадываюсь, кто подал идею насчет "ногами вперед", — заметил я. Он усмехнулся.
— Ты знаешь, на самом деле все эти наши знаменитые раздоры уже очень давно закончились, — сказал он, — Шмулик действительно меня страшно ненавидел, потому что я обошел его, когда первый раз стал премьером. Он мне лет пятнадцать не мог этого простить. Даже когда победил меня на внутренних выборах и стал сам премьер-министром на ротации. Ну и я ему, конечно, платил взаимностью, потому что желание мне навредить у него превратилось просто в сверхценную идею... Я думаю, я ему отплатил в своей книге. Но мы с ним помирились еще до последних выборов. Не так, как мирились в прошлые разы: для публики, с объятиями на пленуме ЦК и ненавистью в душе — а действительно, сели вдвоем и договорились, что будем работать вместе. И кто старое помянет — тому глаз вон. Только на этот раз мы не делали по этому поводу никаких официальных заявлений... Просто работали вместе, и все.
— Насчет вашей с ним дружбы есть уже посмертный анекдот...
— Про камень на моем надгробии? Хороший анекдот. Мы со Шмуликом очень над ним смеялись.
Тут бывший глава правительства запнулся, вспомнив, что до сих пор он выгораживал своего наследника. Я заметил его замешательство и заверил, что оставлю эту фразу off the record[22]. Обманул, конечно. Мне просто важно было, чтобы собеседник не начал осторожничать после этого прокола. Конечно же, каждое его слово записывалось магнитофоном, лежащим на столе под брошюрой об островах.
— Я все равно знаю, кто это предложил, насчет ногами вперед, — упрямо сказал я. Глава правительства посмотрел на меня вопросительно.
— Ваша шестерка Эли Шерец.
— Нет, не он, — последовал быстрый ответ. — А почему ты подумал на него? — лицо премьер-министра было непроницаемо. Он явно не понимал, что самим этим вопросом выдал Шереца с потрохами.
— Да ничего особенного, — сказал я небрежно, — просто он законченный негодяй и при этом ваш ближайший фаворит. Я, кстати, не думал ни одной минуты на Шмулика (называть так нынешнего главу правительства в присутствии его предшественника было забавным ощущением). Шмулик, при всех своих интригах, человек вашего поколения. А вы идеалисты. Вы не воспитывались на книгах Маккиавелли. Вы даже когда предаете близких товарищей, испытываете угрызения совести, закрываете лицо руками, отводите глаза. Я не говорю, что вы от этого лучше, но вы определенно наивнее. Так что среди вас, геронтократов, придумать эту схему мог только Шерец.