И все же чего-то я не понял про военную полицию. Допустим, наводку они получили от БАМАДа. Допустим, из Шхема им никто не сообщал даже о моем отсутствии. По опыту прежних опозданий — своих и чужих — в нашу часть, я знал, что там по такому поводу паники не устраивают: мало ли, какие могут быть у человека обстоятельства. Заболел, умер, встал на учет в городской комендатуре... БАМАД направил военную полицию по моему следу просто потому, что увидел меня в форме у здания "Мевасера", и решил со мной разделаться руками армии — благо, оно проще, и шума меньше, а формальностей вообще никаких. Пришли и арестовали. Но как же все-таки они меня нашли?! Неужели где-нибудь в картотеке БАМАДа все-таки хранятся адреса всех женщин, у которых мне случалось ночевать? А может, они сразу после драки прикрепили ко мне какой-нибудь передатчик, сообщающий преследователям мои координаты в любой момент времени?! Нет, это чересчур.
Всему должен быть предел. Даже паранойе и даже в моей безвыходной ситуации.
Ответ на этот вопрос вдруг вспыхнул в моей голове стоваттной лампочкой — бля, как я мог это забыть. Адрес Алины военная полиция взяла из моего же собственного личного дела, куда я, отправляясь последний раз на сборы, вписал его своей рукой. Есть там такая графа: дополнительный адрес. Этим эвфемизмом в армейской анкете обозначаются данные людей, которым армия должна в случае чего сообщить о твоей безвременной гибели и выплатить страховку, оформляемую на каждого призывника действительной резервистской службы. Довольно приличная сумма, уверял меня сержантик в штабе полка, и я даже представил себе тогда, со смешанным чувством веселья и смертельной тоски, такую картинку: рано утром Алине в дверь звонит с каменным лицом командир моего полка, принесший извещение о смерти и толстую пачку двухсотшекелевых банкнот лососевого цвета. "Он пал как герой... Распишитесь вот здесь и вот здесь, пожалуйста". Оборжаться можно. Вот и смейся теперь, сказал я сам себе, впрочем, довольно беззлобно.
Оставался еще один открытый вопрос, ответ на который обещал мне если не утешение, то слабый проблеск надежды. Те незнакомые парни, которые преградили путь фургону GMC в Тель-Авиве и позволили мне бежать с места побоища, чем они заняты сейчас? Я развлекся, представляя себе, как они вставляют паяльник в задницу моим обидчикам, пытаясь выяснить дальнейшие планы БАМАДа... Впрочем, паяльник в задницу — это из другой оперы. У нас обычно гасят сигареты об кожу и обвешивают тело электродами, как новогоднюю елку... Интересно, они и в самом деле сейчас меня ищут? А если да, то каковы шансы, что найдут? А если найдут, то как станут действовать? Понятно, конечно, как: попробуют меня отсюда вынуть. Но это все имеет смысл только в том случае, если они успеют до меня добраться раньше БАМАДа. Который уже наверняка в пути. А может быть, уже и здесь. Иначе что значит весь этот шум снаружи?
XXXVI
В коридоре гарнизонной тюрьмы слышались шаги и довольно громкие звуки разговора; загремели наружные засовы на двери моей камеры. На пороге, бесцеремонно отпихнув в сторону караульного, появился здоровенных размеров жлоб в сером пиджаке и джинсах, с лицом вышибалы из подпольного казино и коротко стриженым ежиком волос на голове.
— Соболь? — обратился ко мне жлоб, — Илья Соболь?
Как много незнакомых людей знают сегодня мое имя, а мне это почему-то совсем не льстит... Я еле удержался от того, чтобы высказать это замечание вслух. Сердце бешено стучало, в горле пересохло.
— Да, командир, — петушиным голосом воспитанника курсов молодого бойца отозвался я, не вставая с койки.