«Право же, профессор, — попытался он спорить, — я не вижу, почему… Ведь идет война…»
«Но чья война? Чья это война в конечном счете, позвольте вас спросить? Не в этом ли все дело?»
И еще — дочь! Вместе с политикой и этикой, о которых Андраши без конца говорил, в возбуждении расхаживая по изящно обставленной комнате, присутствие этой дочери смещало фокус и смазывало то, что было ясным и четким. Андраши привез ее в этот город, он намеревался взять ее с собой: такое отношение к тому, что им предстояло, мельчило операцию, принижало ее героичность — во всяком случае, сопряженную с ней опасность. «Я ни в коем случае не соглашусь… как это говорится?.. Ловить журавля в небе». Как будто его спасение, благополучное завершение операции было пустяком в сравнении с тем, решит ли он, Андраши, изъявить на то свое согласие или нет, Как будто вся заслуга принадлежит только одной стороне. Его это ошеломило. О нет, он ничего не сказал, но почувствовал себя… да, обманутым. И эта дочка — что ему с ней делать, черт бы ее побрал? Планом она не предусматривалась. Ей вообще не полагалось быть тут. Его бесило ее присутствие, и он постарался это показать, но она словно ничего не замечала, «Моя дочь и я», — то и дело повторял Андраши, а она слушала их бесконечный разговор, точно скучающая зрительница в театре, и делала какие-то свои выводы, которые не должны были иметь ни малейшего значения, и, однако (он скоро это почувствовал), могли в конечном счете сыграть решающую роль. В довершение всего она мучительно напоминала ему Маргит, — ту Маргит, какой она, наверное, была, когда Найди женился на ней: тоненькая свечка, исполненная тихой, бледной красоты, ждущая любви… Какая ерунда! Ему никогда не нравились молоденькие девушки.
На Андраши не действовало ничто — ни тщательно разработанные планы возвращения через Дунай на Плаву Гору, которые стоили Марко таких трудов, ни настойчивые просьбы поторопиться, которые исходили с самых вершин власти, ни даже удивительная благоприятность момента. «Но если ваши партизаны так сильны, как вы утверждаете, мой дорогой капитан, они в любую минуту могут опять привести все в боевую готовность, если я правильно выражаюсь». А пока Андраши требовал уточнений. Он ставил политические условия по праву, как он, по-видимому, считал, хотя бы своей репутации и всего того, что он представляет в мире — «даже в нынешнем ожесточенном расколотом мире», — во имя науки, во имя истины, во имя чести его несчастной, заведенной в тупик страны…
На обратном пути во время переправы Марко безжалостно повернул нож в ране.
«Ну, что мы вам говорили? Он не желает ехать».
«Он должен поехать».
«Легко сказать. — Марко, подчиняясь предостерегающему жесту Кары, понизил голос до еле слышного шепота. — Но где он? Не здесь. Не в этой лодке».
«Мы можем вернуться за ним».
«Можем-то можем. Но надо ли? Если учесть, какой это риск для других людей?..»
«У нас нет выбора. А он согласится. Просто он тревожится».
«Да неужели? Нет, вы подумайте! — Шепот Марко был беспощадным и злым. — Он тревожится!»
Они замолчали, напряженно прислушиваясь, но не услышали ничего, кроме легкого поскрипывания весел, когда Кара заносил их, опускал и погружал в лунное спокойствие реки. Вокруг струилась необъятная ширь серебряной воды. Они двигались вместе с ней, их нес серебряный поток.
Его в эту минуту почти не беспокоила мысль о темных горбах двух вражеских дотов, грозивших им в четырехстах ярдах выше и ниже по берегу. Он чувствовал себя обновленным и снова молодым, несмотря на отказ Андраши и на свои обманутые ожидания… Никому еще из служивших тому же делу, что и он, не удавалось так глубоко проникнуть в оккупированную Европу и продержаться там столько времени, хотя такие попытки и предпринимались. Казалось, судьба твердо избрала именно его, и теперь, что бы он ни предпринял, он может рассчитывать на успех. Лежа в лодке, подгоняемой веслами Кары, он плыл на гребне мощной волны рока. Он вновь ощущал себя сильным и уверенным. Он сделает то, что должен сделать. И чего бы это ни стоило, потом у него будет право гордиться. Он сможет вернуться к ним и сказать: я служил верно. И они скажут: да, ты служил верно. И примут его, и он будет жить среди них, как один из них, все благословенные грядущие годы.