Возможно, он был карикатурен и вызвал бы у Марко гнев и презрение. И все-таки над ним нельзя было просто посмеяться, как над обломком прошлого, — это был живой человек, фанатично верящий в свою правоту, и тенью, которую он отбрасывал, пренебречь было нельзя.
— Я все-таки считаю, что вам следует согласиться.
— Нет. Тысячу раз нет.
— Они вас не поймут, сэр. Они решат, что вы принадлежите другой стороне. От этого той Венгрии, о которой вы думаете, будет только хуже.
Андраши остановился позади своего кресла и оперся о его спинку.
— Скажите, — нетерпеливо бросил он, — что, по-вашему, есть общего между нами и… ну, и людьми вроде вашего друга, о котором мы столько говорила?
— Марко?
— Пусть Марко, если его так зовут.
— Но поймите же, — сказал Корнуэлл с глубокой тоской, слыша себя словно со стороны, — это чудесные люди. И разница между ними и нацистами такая же, как между человеком и диким зверем.
Андраши чуть-чуть улыбнулся.
— Повторите мне это потом… когда все это будет давно кончено.
— Уинстон Черчилль говорит, что мы должны поддерживать всех, кто сражается с фашистами. А они с ними сражаются.
— Даже великие люди могут ошибаться.
Он попытался еще раз:
— Если мы позволим политике встать у нас на пути, мы никуда не придем.
Но Андраши ответил, показывая, что разговор окончен:
— Дело идет не о политике, а о морали. По-моему, я уже подчеркивал это?
Он вспомнил слова Мити, которые слышал от Тома, и повторил их Андраши. Но Андраши ответил:
— А как вы можете определить, в чем именно заключается разница между правым и неправым? Некоторые философы считают, что ее вовсе не существует.
У него не хватило сил сдержаться.
— А этот Эйхман? — крикнул он. — Я как-то его видел.
Андраши счел за благо оскорбиться.
— Какое отношение ко мне имеет Эйхман, скажите, пожалуйста? И чего вы, собственно, ожидали? Типичный пруссак, надувающийся пивом. Все нацисты — мещане из предместья.
И он заговорил о немцах насмешливо и зло.
А ведь с Томом тогда этот спор обернулся совсем по-другому, хотя и был столь же бесплодным.
«Разница между правым и неправым? — заметил Том. — А это когда как. Все зависит от того, можете ли вы себе это позволить».
«Боже мой, да что позволить?»
«Иной раз оно дорого обходится».
Наивность Тома его рассмешила.
«Вы хотите сказать, что бедняки не могут позволить себе роскоши задавать вопросы, а богатые не хотят?»
Том чуть не вспылил.
«Нет, я не это хочу сказать. Да и что вы знаете о бедняках? Ровным счетом ничего. И вы стыдитесь, что принадлежите к богатым. А потому я вам объясню, что я хотел сказать. Я хотел сказать, что никто не станет задавать вопросов вроде ваших, если он не на стороне правого дела. Только тогда он может себе это позволить. — Внезапно он разъярился. — Но тогда их и незачем задавать. Разве что позже!»
«Но, Том, ведь получается замкнутый круг. Как же в таком случае вы отличите правое дело от неправого!»
«И не надо ничего отличать. В том-то и разница между правым и неправым».
«То есть она самоочевидна?» «Вот именно».
«Ну, не думаю, чтобы мне удалось убедить в этом профессора».
«И не убедите».
А теперь Андраши говорил:
— Ив любом случае речь идет не о том, чтобы разбить немцев, нацистов. Они уже разбиты. Или скоро будут разбиты — если не в этом году, так в следующем. Их выметут вон вместе с прочим мусором истории. А нам — ну, как вы не понимаете! — нам надо будет обеспечить, чтобы заодно не была выметена и наша цивилизация. Я говорю про мою бедную маленькую страну.
Они тут же холодно распрощались.
Он брел за Костой назад, на улицу Золотой Руки, ощущая неизбывное одиночество. Он попытался думать о Маргит, но в эту ночь полного крушения былая магия не подействовала. Он не верил, что когда-нибудь снова будет скакать верхом по пологим холмам Дунантула, чувствуя, что жизнь ковром расстилается перед ним, что когда-нибудь снова обретет целеустремленность и веру в успех. Игра окончилась. И он проиграл.
Как всегда после наступления темноты, он вошел в аптеку с черного хода, отперев дверь своим ключом. Наверху не было видно ни Тома, ни Славки — конечно, обнимаются где-нибудь. Он заглянул в гостиную и увидел, что там его ждет госпожа Надь. В тусклом свете слабой электрической лампочки комната выглядела убогой и тоскливой. Он молча сел в кресло.
Некоторое время спустя он осознал, что она внимательно, его разглядывает. Затем он услышал, что она встает и идет к нему. Он ощутил у себя на лбу ее маленькие сильные руки. Он сказал глухо: