— А теперь позвольте спросить вас, дорогой капитан, как вы поступите? Я имею в виду, если вам придется прибегнуть к таким же… ну, скажем, методам, которыми пользуется другая сторона? Не будет ли это тем случаем, когда, согласно вашей пословице, котел называет горшок чумазым?
— Об этом и вопроса не встает.
— Погодите, погодите! Я ученый, а наука ставит любые вопросы. Любые! Так что же вы скажете, если ваша сторона будет поступать точно так же, как… как те, которых вы называете «другая сторона»? Как вы поступите, если… извините меня, если вы, капитан Корнуэлл, сами прибегнете к этим методам? Вы, вы сами? Что станется тогда с вашим нравственным превосходством?
— Я прибегну к нацистским методам? — сказал Руперт. — Да я скорее застрелюсь.
Андраши досадливо прищелкнул языком.
— Милый юноша, никто же не стреляется. Это не довод.
Руперт почувствовал странную сухость во рту и попробовал заговорить о другом:
— Вы дадите нам знать, когда благополучно доберетесь до Лондона? Вашу телеграмму мне обязательно передадут.
Андраши, казалось, пошел вперед по своему ковру, приветственно разводя руками.
— Милый юноша, я не премину это сделать. И более того: я поговорю о вас с вашим премьер-министром. Можете быть уверены.
— Нет-нет, я…
— Ну вот, вы на меня рассердились! Вы, молодежь, всегда мыслите так возвышенно! И все-таки, — Андраши потер свой крупный нос и иронически усмехнулся, — все-таки вы убедитесь, что всегда полезно, чтобы о вас поговорили с премьер-министром. А как вы мне воспрепятствуете?
— Вы могли бы позвонить моей матери, если хотите, — ответил он сдержанно.
— О, разумеется! — Ковер прямо-таки поднялся в воздух вместе с Андраши. — Я обязательно это сделаю. — В его левой руке появилась кожаная записная книжка, а в правой золотой карандашик. — Скажите же мне ее телефон, чтобы я его записал.
Из неизмеримой дали Руперт слушал собственный голос:
— Литтл-Уизеринг три-два. Лучше я продиктую вам по буквам…
Третий слева, если выехать из Тонтона на юг в ту сторону, где по горизонту кудрявятся лесистые холмы Блэкдауна, маленький серый дом, уютно стоящий среди газонов и живых изгородей… или на местном поезде до Бембридж-Холла — ветка на Чард, тряские вагончики, грубые голоса фермеров, веселые компании мальчишек, которые каждый день ездили так в школу и из школы, и он тоже, когда дважды в полугодие покидал аристократическую закрытую школу, свое одинокое тоскливое детство, от которого ему никак не удавалось уйти. Он всегда был одиноким ребенком — единственный сын пожилых родителей. Что же, это можно понять. Ну а теперь наконец детство осталось позади.
— … и вы могли бы погостить у нее, если бы вам захотелось отдохнуть.
В эту ночь он спал крепко и сладко, без сновидений, убаюканный тихой уверенностью в том, что достигнет признания и обретет себя.
Глава 1 3
Весь следующий день, пока они спокойно шли к тому месту, где на дунайском берегу их должны были ждать Бора и Кара, ему хотелось петь. К вечеру они добрались до рощицы белоствольных берез, где среди густых вишен притаился заброшенный крестьянский дом. Тут по решению Юрицы им предстояло переночевать и провести следующий день, а дальше они пойдут ночью. До места переправы оставалось всего семь миль. Он объяснил Андраши:
— Мы ведь теперь находимся в пограничной полосе и должны остерегаться патрулей.
Они разлеглись на сухом дерне под березами, усталые, но довольные, давая отдохнуть ногам, гордясь проделанным путем, а Марко и Юрица осматривали дом, проверяя, может ли он служить безопасным убежищем.
Нет, думал Руперт, должно же быть какое-нибудь знаменье — барабанная дробь, звонкий голос фанфар. Удача… да, бесспорно, без удачи не обошлось. Но что такое удача без уменья, мужества, верных решений?
Его желание сбылось. Откуда-то с востока, точно дальний рокот грома, донесся смягченный расстоянием грохот канонады. Они прислушались. Да, это действительно били тяжелые орудия. Затем Андраши спросил, растягивая слова:
— На том берегу Тисы, мне кажется?
— Да, но это не так уж далеко. Митя, вы-то, конечно, разберете — это ведь ваши?
Митя поднял ладонь, и они умолкли. По его лицу скользнула жаждущая улыбка.
— Наши, — пробормотал он. — Наши! Андраши сказал не столько им, сколько себе:
— Но ведь это могут быть и немецкие пушки.