— Нет, — решительно заявил Митя, ударяя себя кулаком в грудь. — Я вот тут чувствую — наши!
— А разве звук не у всех пушек одинаковый? На этот раз Митя засмеялся.
— Если вам хочется думать так, тогда, конечно, одинаковый.
Они напряженно вслушивались.
Вдруг их окликнул Марко, и они мгновенно вскочили. Марко стоял шагах в пятидесяти на тропинке, ведущей к дому, и махал им. Они с облегчением пошли к нему.
— Все в порядке, — объявил Марко. — В полном порядке.
Когда-нибудь после, в том светлом будущем, которое непременно настанет, сюда придут другие люди, уберут эти развалины и построят новый отличный дом, и в нем воцарится благосостояние и будет расти с каждым урожаем. А пока им годился и такой — скромное убежище, где они наберутся сил перед последним, решающим броском.
Юрица возился у печки в комнатушке, над которой еще сохранились балки и кусок кровли. Они столпились там, переминаясь на усталых ногах, толкая друг друга, переговариваясь. Оштукатуренные стены были все в разводах сырости и в грязных щербинах. Перед печкой в обгоревших половицах зияла черная дыра — тут кто-то разводил костер. И все-таки им здесь будет неплохо, совсем неплохо. Ведь в конце концов осталось так немного. А потом — безопасность.
— Печку я подлатал, — говорил Юрица. — Эта старушка еще как будет топиться. Сейчас сами увидите.
Он наломал кукурузных стеблей, со вкусом уложил их в железное устье, взял у Корнуэлла спички и поджег. В комнату неторопливо повалили густые клубы дыма.
— Черт побери, Юрица, мы так все задохнемся.
— Да погодите минутку, дайте ей разойтись. Вот сейчас, вот сейчас!
Постепенно тяга наладилась, и дым рассеялся. Они сели у стены напротив, смотрели слезящимися глазами, как накаляется устье, и предвкушали возможность согреться.
— Должен сказать, эта канонада — любопытно, не правда ли?
— А у пушек звук всегда такой? Словно далекая-далекая гроза, которой можно не бояться.
— Да, совсем как море.
— Мы летом ездили отдыхать в Триест. Там море очень спокойное.
— Ну, скоро вы услышите Атлантический океан. Вот тогда вы вспомните эти пушки.
— Она вспомнит вас, милый юноша. А знаете, становится тепло.
— Я был бы рад, но к тому времени мы с Томом будем для вас просто людьми, которых вы встретили…
— А ведь еды у нас нет никакой, черт побери.
— Ерунда, Марко. Все это ерунда. Нам и так вполне хорошо. Ведь нам же хорошо, верно?
— Милый юноша, нам очень хорошо.
— Это вы меня забудете, капитан. Подумаете: а, та глупая венгерская девчонка! И забудете меня.
— Он у вас того и гляди покраснеет.
— Заткнитесь, Том!
Они спали на полу, на соломе, и она лежала совсем рядом. Глубокой ночью, убаюканный жаром, которым веяло от накаленной печки, он сквозь дремоту почувствовал, как она повернулась на спину, а потом на другой бок и уютно прижалась к нему. Ее спутанные волосы щекотали его щеку, он ощущал тепло ее тела. Осторожно и бережно, стараясь не разбудить, он положил руку ей на плечо.
Он проснулся на ранней заре. Затекшее тело ныло, голову ломило от духоты. Марта, Андраши и Том все еще спали — Андраши и Том мирно похрапывали, — но Марко и Юрицы не было. Он тихонько встал, укрыл Марту плащом и вышел в промозглый утренний холод. Небо над деревьями светлело. Его подошвы скользили по глине, серой от инея. Он глубоко вдохнул сырой, какой-то безжизненный, замутненный мраком воздух и пошел к развалинам сарая помочиться.
Возвращаясь, он увидел, что по тропке из рощицы идут Марко с Юрицей и девушка в длинной темной кофте. Ее голова была обмотана желтым шарфом. Он вспомнил, что видел ее, когда в первый раз переправлялся через Дунай. Она была из Паланки — что-то вроде политического работника, напарница Кары в том смысле, что она держала связь на этом берегу, как он на том. Добродушная полная девушка с круглым лицом и розовыми щеками. Ее партизанская кличка была Бабуся.
Обрадованный, он поспешил к ним навстречу: еще одно доказательство того, что все идет по плану с точностью часового механизма.
Они подошли совсем близко и остановились, не глядя на него.
— А, Бабуся! Надеюсь, вы принесли нам чего-нибудь поесть.
В угрюмой полутьме он плохо видел их лица и попробовал еще раз:
— Ну, ничего, перекусим завтра! — Обычная формула, означающая готовность голодать и дальше.
Но они молчали. Казалось, они были встревожены. И не просто встревожены.
Они заговорили с ним, и он слушал, как человек, тонущий совсем рядом со спасительным берегом.
Марко сказал ровным голосом:
— Они сожгли Нешковац.