Саша молчал, понимая, что вопросы здесь ни к чему, просто нужно слушать и стараться понять и запомнить каждое слово. Он уже почти пожалел, что выскочил из машины один. Надо было Свету с собой взять, она тоньше эти вещи понимает... Господи, ну и глаза у него... У Саши мелькнула шальная мысль: отец Евгений мог бы нам очень пригодиться, но тут же исчезла, прогоняемая словами:
– “Будешь искать их и не найдешь их, враждующих против тебя; борющиеся с тобой будут как ничто, совершенно ничто; ибо я – Господь Бог твой; держу тебя за правую руку твою и говорю тебе: “не бойся, я помогаю тебе”2.
Здорово, все это ты здорово говоришь, старина Евгений, да проку мне от этого? Мне бы что попроще, поконкретней. Понимаю я, понимаю, что Господь на нашей стороне, и путь нам, говоришь, укажет, и верным словом подбодрит. Спасибо, конечно. Но главное не это. Главное, что я хотел-то спросить: что мне делать с этим чертовым ребенком, когда я найду его, Господи, с твоей помощью, сам ли... Даже если предположить – а моя вера, Господи, не так уж сильна, – что пойму я твой знак и буду УВЕРЕН, что именно его, дьявольское отродье держу в руках – что дальше?
Откуда-то из глубин памяти, налезая и перегоняя друг друга, полезли картинки – все виденные когда-либо дети: маленькие и большие, вредные и трогательные, улыбающиеся и орущие навзрыд... Промелькнула где-то младенческая фотография сестры Ирки – хитрющие глаза, нос в варенье и до невозможности трогательные ямочки на щеках... Видно, нужно быть настоящим, упертым, несгибаемым фанатиком, чтобы поднять руку на ребенка. Да не смогу я, Господи! Даже если весь мир станет вокруг меня и в одну глотку станет кричать: убей!
И дальше снова картинки: почему-то воспоминания о детских драках, потасовка в мексиканском порту, пьяный Вась-Вась, шатающийся по коридору общаги с бутылочной “розочкой” в руке... и тут же, вперемешку, – странные, незнакомо-узнаваемые, несомненно его собственные. Саша успел поразиться, понимая, что да, собственные, и в дело пошла, заработала память ЕГО МИРА! Раненый Славка, мертвой хваткой вцепившийся в ногу бандита, Боцман, держащий пистолет у Лешкиного виска, и маньяк Данилов, захвативший на Ленинском проспекте в заложники целую семью... Тупой халявщик и явный непрофессионал, он срывающимся голосом орал из окна свои условия, что-то там про вертолет на крышу и сто тысяч рублей, когда капитан Самойлов снес ему полбашки, стреляя с чердака противоположного дома... Ну и что? Ты тогда долго раздумывал? Сомневался? Обращался к Богу за разрешением уничтожить эту мразь? Не смеши людей. К этому моменту ты уже услышал по рации, что ублюдок, дабы поторопить нас, начал лить кипяток на голову связанной женщине... Не то, не то. К чему все эти копания и примеры? Ведь ТАМ все было очевидно: я прав, я действую. Но как быть, когда НЕ УВЕРЕН?
Отец Евгений молчал. Саша стоял перед ним, ожидая слова, знака, хоть какой-нибудь крошечной реальной подсказки. Спиной он уже чувствовал нарастающее нетерпение ребят в машине: чего это шеф там застрял? Саша глубоко вздохнул.
– Прощайте, отец Евгений, – решительно сказал капитан Самойлов, поворачиваясь, чтобы уйти.
Ну что ж, не получилось у нас поговорить. Ладно, пусть так.
– Знак – змея, – вдруг глухо донеслось ему вслед. Саша резко обернулся.
Отец Евгений уходил прочь, и деревья поднимали ветки, пропуская его.
– Ну? Едем уже? – перекрикивая музыку приемника, проорал Серебряков.
– Едем, – кивнул Саша. С Богом. “И будет там большая дорога и путь по ней назовется святым...”. “Знак – змея”. Затылком чувствовал вопрошающий взгляд Светы, но не оборачивался, твердя про себя, заучивая последние слова отца Евгения.
Когда выехали на Московский проспект, Гришка, который весь уже изъерзался за рулем, наконец взмолился:
– Товарищ начальник! Может, все-таки поедим чего-нибудь на дорожку?
– Отставить, – голосом мудрого старшины ответил Саша. – Лучше передай-ка мне руль, а то ты так активно провожаешь взглядами каждую чебуречную, что мы обязательно в кого-нибудь впилимся.
– Пожалуйста, – обиделся Серебряков. – Но предупреждаю: мне от такой перемены мест меньше есть не захочется.
– Не страдай. Полюбопытствуй в багажнике. В “аэрофлотовской” сумке должны быть бутерброды.
– Много? – У Гришки загорелись глаза.
– Штук двести, – серьезно ответил Саша. – Лэйма делала. А она у нас, сам знаешь, натура широкая.
Бутерброды кончились уже при подъезде к Тосно. Но хорошее настроение не покидало ни Гришу, ни Гешку. Сашу немного удивляла эта беспечность подчиненных. К тому же, если учесть, что жертвой аварии был национальный герой, их веселье казалось немного неуместным. Наконец, Саша решил, что сам невольно запрограммировал такое отношение к Юрию Петровичу Кашину, и на этом успокоился.
Ночевать решили в Торжке. Аккуратная, но тесная местная гостиница смогла предложить четверым сотрудникам Управления городской безопасности из Ленинграда три места в восьмиместных апартаментах и одно – в одноместном люксе, больше похожем на шкаф, чем на комнату. Сердобольная дежурная по этажу, поглядев в голодные глаза Серебрякова, сбегала на кухню и принесла пять холодных котлет. Хлеб, сахар, кипяток и заварка тоже нашлись без труда.
– Королевский ужин! – провозгласил Козлодоев, набив рот котлетой. – А у нас в комнате, между прочим, выпивают! Я забегал туда и все видел! Человек восемь мужиков, и все – животноводы.
– С чего ты решил, что именно животноводы? – удивился Гришка.
– А у них тут сейчас симпозиум проходит. Внизу объявление висит. “Привет участникам симпозиума животноводов РСФСР!” Причем первая половина лозунга изготовлена значительно раньше второй.
– Правильно, – кивнул Саша, прихлебывая чай. – Они вывешивают “привет участникам”, а чего именно – пишут по мере надобности.
– Боюсь, с этим самым симпозиумом выспаться нам сегодня не удастся, – сокрушенно сказал Козлодоев, провожая взглядом последний кусок котлеты, исчезавший у Гришки во рту. Геша Козлодоев – всем известный спун и жрун.