– Ах ты, ежкин кот! – даже не воскликнул, а обалдело выдохнул Азмун, останавливаясь около лежащего юнгера. И (теперь уже Саша) ощутил всю тошнотворную нелепость ситуации. Нет, даже не нелепость, а... какую-то мальчишескую стадность. Словно на глазах учеников обожаемый учитель-гуманист, выйдя после лекции о любви ко всему живому, вдруг ни с того ни с сего ударил ногой бездомного пса. Сильно ударил. Убил.
Юнгер лежал на сухой земле в неловкой позе человека, который только что во сне перевернулся с боку на спину. Смуглое лицо его постепенно разглаживалось, и только печальная улыбка еще долго держалась в уголках губ. Левая рука лежала на сердце, правая сжимала дудку. Вот он кто, оказывается. Юнгер-дудочник. Непонятное и робкое создание из загадочного племени бродячих паяцев и поэтов. Встречали мы таких пару раз в Таборе, встречали. Не люди и не цветы – их пластилиновые лица способны были за секунду поменять тысячу выражений, а тихие гипнотические песни вышибали слезу у самых отъявленных негодяев – живодеров с Железки. Их музыка утоляла жажду и веселила до колик, а недолговечные водяные картинки оставались в памяти на многие недели. Никто не знал, откуда приходят юнгёры и куда они уходят. Чем они питаются и откуда берут сбой странные мотивы. Но от Стругацких Полей до западной границы Города, от Усть-Вьюрта до Карам'д'Уморта обидеть юнгера считалось самой низкой низостью.
Команда растерянно столпилась вокруг, все молчали. На Вомбата никто не смотрел. Двоечник так просто не мог дышать от ужаса.
Саша вглядывался в спокойные черты лица бродячего музыканта, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Откуда вдруг в нем взялась эта странная болезненная жалость? Ведь это просто очередной фокус Вомбата, какой-нибудь сентиментальный пустячок, воспоминание розовой юности – да? – безделушка, прихотливо реализовавшаяся здесь в виде бродячего музыканта... Звереешь ты, парень, звереешь, коли свои пустячки начал отстреливать. Вон бойскауты твои аж дар речи потеряли.
Если бы в этот момент Саня не был в таком шоке, что практически перестал соображать, может быть, Саша и пропустил бы легчайшую догадку, мелькнувшую в его собственном подсознании. Он быстро оглядел молчавших мужиков. Еще раз вгляделся в лицо мертвого музыканта. Не упустил злобного торжествующего оскала Вомбата... И понял. Нелогичность, ребята. Испорченная мизансцена. Талантливые артисты срочно обыгрывают появление на сцене случайного, чужого человека. Не было у вас тут никаких юнгеров! Вам это только что на ходу подсказали! Как раз в этот момент Саша был готов поклясться, что услышал далекую мольбу о помощи. Страдающий женский голос просил: спаси его, спаси...
Улыбка на лице юнгера медленно таяла. На мгновение Саша почувствовал сильнейший укол ревности: так вот каким ты его себе придумала? Жесткие черные волосы, широкие монгольские скулы... И удивительно красивая, тонкая, но сильная рука, лежащая на остановившемся сердце...
Саня! Саня! Очнись! Ты можешь, нет, ты должен мне помочь! Здесь мы сами себе – волшебники! Саня!
Двоечник вылезал из оцепенения, как из тягучего предутреннего кошмара.
Думай, Саня, думай, соображай, миленький! Юнгер – какой он? Он изменчив, словно песок и вода. Но разве можно убить песок? Или воду?
Своим окрепшим, двойным уже, сознанием Саша отчетливо почувствовал, как, отвечая на его подсказку, переливается, перетекает что-то внутри недвижного тела юнгера... И как дрогнуло его сердце, выталкивая пулю.
– Ребята... – прошептал Саша (Саня? Света?!) – Он жив...
Я не знаю, как они меня услышали, потому что в это самое время Вомбат выстрелил еще раз. В землю. Потом в дерево. Еще. Еще. И еще раз. В дерево. Ствол его автомата упорно не хотел поворачиваться в нужную сторону. Потом Вомбат зарычал. Как бешеный зверь, которому, связанному, живьем выпускают кишки. Рванулся в сторону, продолжая палить куда попало. Отбежал шагов на десять, оступился на кочке... Патроны кончились.
А потом его вдруг дернуло вверх, весь он страшно вытянулся, пласт земли под ногами (правильно, Ленька, примерно метр на метр!) начал подниматься... Словно крыло мельницы, Вомбата провернуло прямо в невесть откуда взявшееся водяное оконце... Саша, холодея, увидел подошвы. Ребристые, неснашиваемые подошвы ботинок военного образца...
Спектакль продолжался.
Он и не мог не продолжаться, пока хоть капля сознания, грамм ненависти еще жили в замурованном под землей человеке. Сдаваться он не собирался. Но сил у него уже оставалось маловато.
Саша, с трудом удерживая на месте Саню, с любопытством наблюдал, как рванулся с места Стармех, на ходу вытаскивая саперную лопатку. Как Пурген руками рвал жесткую траву, выворачивая куски дерна.
И как бестолково копался в аптечке Цукоша, когда они таки вытащили на свет извивающийся комок человеческой плоти, еще десять минут назад изображавший сурового Командира.
– Воды! – ревел Дима, стоя на коленях около Вомбата, пытаясь дрожащими руками очистить лицо. – Воды, скорее! – Грязь отделялась вместе с кожей, густо мешаясь с кровью. – Азмун! Не стой, как сволочь, коли ему что-нибудь!
Что? Куда колоть? Куда? Где в этом вздрагивающем куске грязного мяса было место для нужного укола? После третьего котелка воды, вылитого на Вомбата, зрелище стало настолько жутким, что Леня не смог бежать за четвертым. Его вырвало прямо на ошметки комбинезона.
Стармех озверевшим взглядом нашел Двоечника и просипел пересохшим горлом:
– Саня... Квадрат?... – А Леня с Азмуном уже расстилали на земле плащ-палатку и замирали, и топтались рядом с Вомбатом, не зная, как и за что ухватиться, чтобы переложить еле живое тело.
Бледный Саня с трясущимися губами стоял около сосны, царапая ногтями кору, и широко открытыми глазами смотрел на старания команды. Со стороны вполне могло показаться, что наш дорогой барометр вычисляет местонахождение чудо-лазарета. А вот что у нас в тот момент творилось в душе! Ох, ребята, ни одному пациенту психушки такого не пожелаешь! Одно дело, когда горький пьяница изображает борьбу с самим собой на предмет выпить еще стакан водки или нет. Совсем другое – заставить себя пересилить тошнотный страх и прыгнуть через пятиметровую пропасть. И уж совершенно третье – борьба двух самостоятельных личностей в одном сознании. При том, что одна из этих личностей – тщательно придуманный придурок-интуитивист, основным инстинктом которого является: умри, но командира спасай. А вот другая, братцы, это я сам, Самойлов Александр Юрьевич, обыкновенный парень, ни за что ни про что огребший вдруг полную охапку приключений, да еще и обремененный всечеловеческой ответственностью...