— Светлана Вениаминовна! Майн готт! — Бедная Калерия, открыв дверь, чуть не рухнула на пороге.
— Это я, Калерия Карловна, — сказала Светочка мертвым голосом и вошла в прихожую. Надо бы спросить, где Виталий. Но работа по произнесению еще каких-либо звуков показалось настолько тяжкой, что Светочка молча прошла в спальню и, не раздеваясь, легла на кровать, все еще прижимая к себе сумку.
Несколько раз кто-то тихо приоткрывал дверь, но тут же исчезал. Наверное, Калерия переживает. Я не буду вставать. Я буду здесь лежать. Я не встану. Я никогда не встану. Меня парализовало. У меня атрофировались чувства. Где-то подрагивает слабый ма-аленький вопросик: где Виталий? А еще где-то копошится поганый маленький червячок-мазохист, который щекочет еле живой клочок сознания своими смешными вопросиками типа:
Это что — наказание?
Это наказание мне здесь и сейчас за то что я там у себя в своем сказочном мире позволила мальчику-монголу целовать себя.
Это несправедливо это ведь понарошку это нечестно это нечестно нечестно нечестно.
Это не детская игра здесь нельзя побежать к маме и пожаловаться и знать что будешь права даже если ударила первая и у него пошла кровь из носа и он уже идет сюда со своей сердитой матерью чтобы ругаться.
Откуда это нарастающее с каждым годом с каждым днем чувство вины вины перед всеми перед отцом Виталием мамой всеми нерожденными детьми которым не разрешили появиться на свет благородно сообщив что не накопили еще любви для них не накопили самим не хватает.
— Светлана Вениаминовна, вы уже два часа лежит на кровати. Сделать вам чай? — Как всегда, у Калерии при волнении отшибает русский язык. Бедная вы моя, бедная, какой тут, к дьяволу, чай? Вот если водки… Стакан. Хотя нет, от стакана, наверное, сразу вырвет.
Еще через вечность:
— Светлана Вениаминовна, извините меня, но там вас к телефон…
Меня? С того света, что ли? Заждались?
— Да.
— Послушайте, я не знаю, как вас там зовут…
— Здороваться надо для начала, — пристрожила Светочка, удивляясь, что еще может обращать внимание на такую ерунду.
— Для начала помолчите! И послушайте, что я вам скажу! — Какой мерзкий, истеричный и, главное, — совершенно незнакомый голос. — Мне глубоко наплевать и на вас, и на эту скотину! Но если мне немедленно не вернут сына, я приму меры, от которых не поздоровится и вам, и этому… — Далее непечатно, непечатно и непечатно.
Эй, эй, дамочка! Вы, кажется, немного ошиблись каналом! У нас здесь совсем другой детектив! Здесь МЕНЯ похитили, МЕНЯ! Какой, к чертям, сын? Убирайтесь вон из моей жизни! Мелькнула еще бредовейшая мысль о чьем-то шизнутом розыгрыше, но тут же, к счастью, исчезла. Я не могу припомнить ни одного из своих знакомых, способных так дико шутить. За исключением, пожалуй, самого Виталия. Это что теперь, новая шоковая терапия?
— Набирайте, пожалуйста, правильно номер, — вежливо ответила Светочка и собралась уже положить трубку. Но поскольку все движения стали ужасно медленными, она успела ясно услышать, как та нервная дама на другом конце провода раздраженно сказала кому-то в сторону:
— … А говорили, что она совсем не дура…
И вот эта фраза, обрывок интонации, и это самое «в сторону» моментально схлопнулись в единое целое, картинка-загадка стала картинкой-отгадкой… лишний раз доказывая, какой тонкий и сильный актер погибает в нашем Виталии. Это надо же: раза два, ну, максимум, три за всю нашу совместную жизнь мы вскользь касались его отношений с женой (да нет же, почему же бывшей? реально существующей и ныне здравствующей). Но даже и тех скупых мазков великой кисти мастера хватило, чтобы получился полный и точный портрет.
Светочке показалось, что чужие руки снова начинают ее раздевать.
— Вы все слышали? — Ах, да, я поняла, откуда этот тон. Она же, кажется, лет сто назад заканчивала педагогический институт. Учительница начальных классов. Как же, как же… Нет, и все-таки у меня опять чего-то не складывается. Она же со своим отпрыском должна быть, насколько я знаю…
— Вы звоните из Швейцарии? — зачем-то спросила Светочка. И успела услышать еще одну фразу «в сторону» перед тем, как мадам Антонова в раздражении бросила трубку:
— … господи, какая же она тупая…
Ага. Тупая — это я. Я — тупая. Начинай, дорогуша, потихоньку привыкать к этой мысли.
Телефон зазвонил буквально через три минуты. Светочка вздрогнула и сняла трубку, почти уверенная, что мадам Антонова вылила еще не все помои на ее бедную голову.
Нет. Это была не мадам. Это был сам господин Антонов.
— Ты дома? — спросил мертвым голосом.
— Да. — В моем голосе жизни было не намного больше.
— Ты в порядке?
— Только что звонила твоя жена.
— Она сказала, что-то про сына.
— … - Это не означает, что Виталий грязно матерится. Я просто пытаюсь обозначить километровые паузы (они представляются мне так: не в часах, а именно в километрах) между моими репликами.
— Она сказала, что если его не вернут, она примет меры, от которых нам не поздоровится.
— Я не поняла, откуда она звонила…
— Из Европы. — Первое произнесенное слово. Спасибо.
— Я поняла, что не из Америки…
— Я говорю: из гостиницы «Европа».
— Так они приехали? — Боже мой, что мы обсуждаем? Какое мне дело до его стервозной супруги и чахлого отпрыска?
— У Лешки завтра день рождения. — Огромное спасибо. Ввести меня в курс своих домашних дел — это акт огромного человеческого доверия.
— Будете праздновать?
— Света. — От его голоса у Светочки вниз по спине поползли большие дохлые мурашки. Она чуть было не рассмеялась истеричным смехом от такого пришедшего на ум сравнения. Но собрала всю свою волю и, натурально, прикусила язык. — Моего сына похитили.
Теперь паузу держу я.
— Я прошу тебя: сиди дома, никуда не выходи и ничего не делай.
Если бы я была режиссером этого нашего крутого боевика, я сейчас дала бы на экране сдвоенный кадр: лицо Виталия и мое.
А на этом фоне — нарочно плохую, шероховатую запись короткого диалога двух бандитов:
«— А че с девкой?
— На… Возвращай. Мне его горло нужно, а не…»
Чувствуя, как поднимается от желудка шершавый ком тошноты, Светочка, кашлянув, выдавила из себя краткое содержание последнего слышанного ею диалога похитителей.
— …что?.. — Виталий уронил это «что» голосом человека, внезапно поймавшего на себе взгляд разгневанной кобры.
— Да Кашин! Кашин твой все это сделал! Сволочь твоя деревянная! — Светочка кричала в трубку и не могла остановиться, даже когда услышала короткие гудки. После чего села на пол и, наконец-то, разревелась.
Итак, подведем итоги, милочка.
Светочку выставили из машины в проходном дворе на Петроградской вовсе не потому, что Виталий что-то там заплатил. И я даже думаю, не в деньгах там дело. Наверняка какие-то специальные бизнесменские разборки. И Светочка оказалась неподходящим объектом. Так скажем: недостаточно крупной ставкой. Ее вернули и поставили покрупнее. Ну действительно: просто любовница (ну и что, что пять лет уж? Не в сроках дело, девушка, не тюрьма, чай). Вот сын — это другое дело. А теперь садитесь и объясняйте мне подробно и доходчиво: почему наши счастливые (счастливые, счастливые, не ухмыляйтесь так ехидно!) пять лет — это НИЧТО, а заморенный пацан семи (шести? восьми? не знаю!) лет, которого Виталий, ни минуты не задумываясь, оставил в возрасте полутора лет (это знаю точно, их сиятельство как-то обмолвились в застольной беседе), — это ВСЕ? Объясняйте, объясняйте, не стесняйтесь в выражениях!
И главный ужас в том, что выбор этот за Виталия сделали посторонние, низкие и дрянные люди. И сделали, судя по всему, безошибочно. Ах, как всем нам стыдно.
Светочка поежилась от омерзения. Ей вдруг показалось, что какой-то грязный шантажист открыл перед ней блокнот Виталия, в котором быстрым неровным почерком записаны все потраченные им на Светочку деньги. Вплоть до шоколадок и трусов.