От такого обращения меня передёрнуло. Но потом, собравшись с мыслями, я прикоснулся рукой к её голове, чтобы погладить, и в этот момент меня пронзил удар наподобие сильного удара током, от которого я зашатался. Чтобы не упасть, я схватился за её руку и получил повторный удар. В этот момент мир перед моими глазами превратился в белое полотно, на котором, как на экране кинотеатра, я увидел всю жизнь этой маленькой девочки. Я знал о ней абсолютно всё. Самое печальное, что я видел её трагическое будущее. Я видел, как этим летом её будут эвакуировать из города и как она погибнет, попав под бомбёжку. Произойдёт это 15 июня в час дня…
Отшатнувшись от неё, я пришёл в себя и произнёс:
– Ничего, ничего. Просто голова закружилась.
– Постойте здесь, я сейчас вам воды принесу, – и, не дожидаясь моего ответа, она умчалась в ближайший подвал.
Буквально через минуту, она в сопровождении своей матери с металлической кружкой в руках уже бежала назад. Её васильковые глаза излучали огромную жизненную силу, которая присуща только детям.
– Вот, пейте! – она протянула мне наполненную до краёв кружку воды.
Пока я пил, подошла её мать и участливо спросила меня:
– Извините, может быть, вам нужна какая-нибудь помощь? А то вот дочь прибежала и сказала, что вы тут чуть в обморок не упали. Я, правда, не врач, а всего лишь медсестра, пришла с дежурства покормить её, а она вот вас лечить собралась. Что с вами произошло? Вы давно ели?
– Нет, нет. Со мной всё в порядке, не беспокойтесь, так, общая слабость, – проговорил я, уставившись немигающим взглядом в её глаза.
И когда она перестала моргать, я ей сказал:
– Если хочешь, чтобы дочь твоя осталась жива, под любым предлогом не посылай её в эвакуацию. Особенно оберегай её 15 июня в час дня, – потом провёл ладонью перед её глазами и проговорил уже спокойным голосом: – Да ты, голубушка, сама чувствуешь себя неважно. Вон на ходу засыпаешь, видно умаялась на дежурстве. Ступай к себе, отдохни и поспи немного. Всё будет хорошо.
С этими словами я развернулся и пошёл неспешной старческой походкой.
Не имея никакого артистического таланта, я тем не менее старался идти степенным небыстрым старческим шагом, шагом пожилого уставшего и больного человека. Мимо меня проходили редкие прохожие, но я не чувствовал от них никаких энергетических посылов. Не было никакого намёка на тот шок, который я испытал, держа за руку девочку. Я уже не думал и не сокрушался о моей изменённой внешности, я думал сейчас только о том, чтобы ещё раз попробовать прикоснуться к кому-нибудь и узнать, сработает ли моё ясновидение на этот раз или нет.
Впереди себя я увидел старого пожилого человека, которому было трудно перейти через вывороченные взрывом трамвайные пути, и я решил помочь ему. Он посмотрел на меня сверху вниз и хорошо поставленным голосом произнёс замечательную фразу:
– Ты, дед, можешь помочь мне только в одном случае, если будешь идти впереди меня и посыпать дорогу песком, который сыпется из тебя, как из пожарного ящика.
Оценив этот юмор, я ответил ему в том же духе:
– По правде говоря, я уже успел состариться, глядя на то, как вы прыгаете через эти барьеры.
Он внимательно посмотрел на меня и разразился лёгким смехом, которым, наверное, не смеялся с самого начала войны.
– Ну что ж, мой верный Санчо Панса, помоги своему Дон Кихоту протоптать дорогу к Дульсинее! – театрально произнёс мужчина.
Я подошёл к нему и подал свою руку для рукопожатия, одновременно представляясь своим настоящим именем, – Архип. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он освободил свою правую руку от нескольких вязаных перчаток, наполовину дырявых от старости и моли.
– Райков Павел Степанович, – представился он, и наши руки соединились в крепком рукопожатии.
И в тот же миг, как и в случае с девочкой, в меня начала поступать информация о жизни Райкова.
Я увидел его, ещё совсем маленького, на коленях матери. Вот он уже выступает на подмостках губернского театра. Годы революции, стрельба на улицах города и в театре. Смерть родителей и жены от тифа. Недели запоя и полная безысходность в жизни. Потом в его жизни появилась женщина, которая становится его женой. Снова театр, цветы, поклонники и поклонницы. День объявления войны и обезумевшие от страха глаза жены, её решение не уезжать и остаться рядом с ним. Голод и холод блокадных ночей. Стояние в очередях за хлебом. Смерть супруги. И наконец смерть самого Райкова тёплым сентябрьским днём в своём любимом кресле-качалке 5 сентября текущего года в полном одиночестве под грохот бомбёжки и артиллерийской канонады.
Но мало того, что я видел и знал об этом человеке всё, что с ним было, и то, что ещё произойдёт, в момент ясновидения я ощутил всю гамму чувств, пережитых человеком в самые важные моменты его жизни. И от этого водопада эмоций мне стало нехорошо. Я был к этому ещё не готов. «Странно, – подумал я, – теперь я могу знать всё о жизни любого человека, к которому прикасаюсь, а о том, что будет со мной через час или два, не могу».