— Ну вот что, Камалов, — произнес неизвестный каким-то фальшивым, как у провинциальных трагиков, голосом, — ты тюльку не маринуй. Выкладывай товар, иначе ох как нехорошо тебе будет!
— Какой товар?.. Кто вы? — пролепетал Камалов, задыхаясь.
— Завтра же, слышишь? На площади Навои, ровно в три часа дня.
— Я не понимаю, о чем вы? — ответил Камалов, тараща глаза на Васюкова.
Дмитрий закивал: мол, соглашайся на встречу.
— Смотри, кореш, пожалеешь.
— Я!.. Если вы так... У меня ничего нет...
— Есть!
— Но как же я вас узнаю?
— Это другой разговор. Я тебя знаю. До завтра. И горе тебе, если стукнешь, спасая свою шкуру!
— Что вы! Да разве я...
— Все! Завтра в три.
Неизвестный повесил трубку, а Камалов, оцепенев, все еще держал свою около уха, уставив на Васюкова невидящие глаза, в которых плавал ужас. Дмитрий осторожно взял у него трубку, положил на рычаги. Сказал, успокаивающе похлопав по плечу:
— Ты, мужик, того... не кисни. Полковник решит, идти тебе или оставаться дома. А если все же придется тебе явиться на свиданье, не бойся, надежно прикроем. Наша фирма работает с гарантией.
— Пырнет финкой — вот и вся гарантия, — плаксиво промямлил Камалов.
— А ты к нему вплотную не подходи. Шажка на два дистанцию держи. Остальное наше дело. Но сейчас тебе самый раз крепко подумать. Может, ты все же нам очки втираешь, а? Как насчет золотишка? Дома у тебя его, наверняка, нет. Может, ты его в другом местечке припрятал. Клад, скажем, зарыл, как средневековый пират?
— Да что вы ко мне прицепились с этим золотом! — в сердцах возопил толстяк. — Ох!.. И зачем я только ввязался в это дело?!. Проклятый Хаким! Видал бы я его в гробу и в белых тапочках!..
«Похоже, что Камалов не врет, — решил капитан. — А может, актерствует? При таком страхе! Исключено. О гибели Мансурова он не подозревает. Все время ведь под моим контролем».
— Пристали ко мне с этим проклятым золотом! — запричитал подопечный Васюкова. — Шантаж какой-то. Один грозит. Другие угрожают. Я прокурору пожалуюсь! Не имеете права. Вас приставили ко мне охранять, а не золото выманивать, которого у меня нет. Да! Нет ничего — и все. Сколько раз говорить!
— Никто тебя не шантажирует, Камалов. Разве что тот неизвестный. И, пожалуйста, без истерик.
Васюков как-то свыкся со своим подопечным, даже стал, незаметно для самого себя, иногда говорить Камалову «ты».
Эркин Камалович вдруг сник, понурился. Уставив пустые глаза в ковер, сказал тихо, проникновенно:
— Я в самом деле не знаю, где золото. Не вру я. Мансуров золото унес. Ушел — и пропал. Смылся гад, а меня под финку подставил! Мансурова поймайте, что вы в меня вцепились?
— С Мансурова теперь взятки гладки, — сорвалось вдруг у Дмитрия с языка.
Он тут же умолк, проклиная свою оплошность. Но Камалову и этой коротенькой реплики было достаточно. У него отвисла нижняя челюсть, полное лицо позеленело. Похватав ртом воздух, он вскричал:
— Его убили!.. Убили! Чтобы замести следы. Теперь до меня добираются!.. Послушайте!... Я требую... Меня надо немедленно арестовать. В одиночную камеру меня! Слышали, как он со мной говорил?! Он знает, что нет у меня никакого золота. Он хочет, чтобы я пришел, и тогда меня... Немедленно позвоните полковнику, слышите!.. Я требую... В одиночную камеру, за решетку. Под надежную охрану!..
Васюкову и жалко было раскаявшегося преступника, и противно было смотреть на него — потерявшего голову от страха, зареванного.
— Ладно, мужик. Не психуй. Все образуется. Ты его боишься, а он нас еще пуще страшится. Понял? Не дадим тебя в обиду. И материалы в суд направим нормальные, мол, искренне раскаялся гражданин Камалов, изо всех сил старался помочь следствию. Суд это все, надо полагать, примет во внимание. Глядишь, и скидка тебе выйдет.
VIII
— Кончайте курить, братья Аяксы, — сказал Махмудов и приоткрыл боковое стекло «Волги».
Васюков поспешно загасил сигарету и сунул в пепельницу. Рахимов же произнес строптиво:
— Не могу, товарищ полковник.
— Это еще почему? — Фарид Абдурахманович обернулся с переднего сиденья: не понравился ему вызывающий тон майора.
— А я ведь вообще не курю, запамятовали, Фарид Абдурахманович? Это вы с Васюковым надымили.
Полковник рассмеялся. В этот момент динамик рации щелкнул и голос, каким обычно говорят вокзальные дикторы, произнес:
— Седьмой, седьмой, я пятый. Манок вышел из трамвая, направился к площади. Следуем за манком... Остановился у киоска... Купил сигареты... Следует дальше... Сейчас выйдет на площадь. Вы его видите?