Обитали тогда на Васильевском. От главных линий в чинном отдалении, тихо, с документами почти порядок, весь дом под бандой, особо разгульных пиров и гулянок Костя не допускал, но водка, музыка, девчонки-наводчицы — это имелось почти каждодневно, если серьезного дела вечером не предвиделось. Шторы запахнули, наливай, да отдыхай сколько душе угодно.
Митрий веселий не избегал, но больше предпочитал неспешно перекусить заливным, котлетками и прочим вкусным. Банда знала — наголодался человек, посмеивалась, но без особых подначек. Это поскольку толстеть Дырный не спешил, скорее, в рост шел, да узкие мышцы все тверже становились, иной раз девки руки парня в шрамах щупали — прям из дубовых ветвей свиты. А чего же — не только со «шпалером» под пиджаком по Литейному фланируешь, а то пилишь, то точишь, то шлифуешь, чего силе-то тренированной и не быть?
К девчонкам Митрий относился хорошо, но не особо… гм, тесно увлекался. Малолетние, истерично-визгливые, курящие, собой беззаветно торгующие, словно у них сотня годков впереди. Глупые. Свежесть и красоту за полгода снашивали напрочь, до полной ветхости, как жакетку плюшевую. Сестра Райка вспоминалась. Как она там? Ох, не дай бог…
Еще, конечно, и иное в этом вопросе было. Молод был гражданин-бандит Иванцов-Иванов, сила в теле бродила, выхода требовала. Но болеть Митрий жутко не любил, вот до полной принципиальности. Как вспоминалась та дорога по Пруссии и далее, с горячкой, в боли мутной, тут прямо мороз по спине. А девчонки-то… у них выбор щедрый: от триппака до сифона, да с такими широкими вензелями иных славных болячек…
Видать, шибко трусоват уже тогда был Митрий. А может и в ином дело. Других дам довелось в жизни повидать. Актрисули у Ханжонкова тоже на монашек не особо походили, но ведь иной уровень. Невольно сравнивались с нынешними, которым хоть десять раз на дню: «давай, чо-ты, с тебя не убудет, отдарюсь червончиками». Не, это не то. Вроде и чего там этого мог помнить Митька по сущему московскому малолетству, но вот…. Эх, портит людям жизнь лживый кинематограф, подсовывает жизненные иллюзии.
Брехня и чистый развод, конечно. Какие там иллюзии. Просто… нет, не просто. Имелось предчувствие, что и иные девушки на свете есть, почти волшебные, почти как на кинопленке, что и сама вспыхивает легче пороха.
А пока работал, благо на дело главарь водил банду все обдуманнее, планы без спешки разрабатывал. Серьезно работали, строго по нэпманам, в обойме с «набойщиками»[7] толковыми. А за год только двух подельников и потеряли, да и то по собственной глупости в перестрелке с милицией полегли.
Петроград-Ленинград. Васильевский остров (его незнаменитая часть) Первая половина ХХ века.
Зубы Митрий вставил в 23-м, аккурат к годовщине Октябрьского вооруженного восстания. Вернее, процесс зубной затянулся много дольше всех немаленьких революционных торжеств. Город был во флагах, шествиях и звонких митингах, и здесь же рядом, попутно, веселились рестораны, полные воспрявших духом новых буржуев и их нарядных дамочек, а Дмитрию Иванцову-Иванову на то было плевать, поскольку со страху перед зубными делами холодным потом обливался. Вставка зубов действительно оказалась делом и жутким по характеру, и очень болезненным. Одни корни нужно было вырывать, другие подтачивать — кошмар! Тут уж о пулеметном бое как о спасении и избавлении вспоминалось.
…— Ну как вам? — спросил зубник, еще относительно молодой человек, именующийся Аркадием Аркадьевичем Шулем.
— Ничего, — прошамкал Митрий. — Впереди не смыкает.
— Это пока первая примерка, подгоним в идеал. Даже не сомневайтесь.
Митрий сомневался, даже очень. Годного зубника искал сам, наводил справки, перебирал кандидатуры и оценивал. На «малине» ржали — «Митька не иначе жениться на том докторе удумал». Дырный отшучивался, потом взял одного громкого шутника за кадык, заставил себе в пасть глянуть. Тут охрипший острословец признал, что дело важное. Собственно, тогда Фира и подсказала адресок не знаменитого, но толкового зубтехника гражданина Шуля.
Можно сказать, спасли человека
…— Как? — с гордостью уточнил Аркадий Аркадьевич.
— Прямо как свои, — с восторгом признал Митрий.
— Как свои и будут. Уж поверьте слову специалиста. Родные зубы у вас хорошие, крепкие, случай был печальный, это да-с. Но исправлено! Проживете сто двадцать лет с этими зубками, умирать будете, внукам о технике Шуле расскажете. Надеюсь, с благодарностью. Отличные зубы. Естественно, золотые или фарфоровые были бы много элегантнее. Но жизнь-то сейчас какая? Стальная жизнь, кусачая, во всех смыслах этого слова. Железо и надежнее, и политически вернее. Не пожалеете.