А вот о том, как она вообще ведёт дела, Сидор уже получил прекрасную возможность убедиться на примере с бондарями. И это ему категорически не понравилось.
Если и там она была так серьёзно озабочена социально бытовыми условиями проживания рабочих и совершенно не интересовалась нуждами производства, значит и там у них были серьёзные проблемы. И их тоже надо будет решать. И похоже кроме него никто с Машкой справиться не мог. Баба была просто ураган.
Настроение окончательно свалилось ниже плинтуса.
— "Вот если б ей ещё немного знаний", — с сожалением подумал Сидор.
— А лучше мозгов, — невольно раздражаясь, вслух сердито проворчал Сидор. — Да ещё муженёк её, зацикленный на своих крепостях, там суетится. Вот же хобби себе нашёл.
— "Не дай Бог и там ещё один "Берлог" отгрохают", — сердито подумал он.
До него донеслась едва слышная, разухабистая песня, которой корнеевские курсантики всегда заканчивали свой трудовой день, возвращаясь с полевых учений вечером в крепость.
Поморщившись, Сидор пришпорил своего скакуна. Вечерело. Впереди за поворотом, сквозь сильно разреженный подлесок замаячили далёкие ещё стены Берлога.
Солнце уже практически село, а дел на этот вечер, необходимых срочно обсудить с Машкой и Корнеем было невпроворот. Разбираться же с делами на ночь глядя он не любил категорически.
А тут ещё и это, старые, отложенные дела повылазили. Не успел он толком разобраться с делами у сталеваров, как к нему там заявился гонец от Машки с настоятельным требованием скорейшего возвращения. Опять пришла какая-то срочная весточка от Ведуна. Похоже ему не отвертеться и пришла пора собираться в то гадкое западное герцогство разбираться там с лошадьми.
— "Ну вот я и дома" — подумал он.
— Ну да, дома, как же! — мрачно проворчал он, аккуратно придерживая разогнавшуюся лошадь. Торопиться почему-то желания больше не было.
Только подумав о Берлоге Сидор тут же поймал себя на мысли что и попасть теперь в крепость для него становится проблематично. Он уже сам невольно старался её избегать, лишь бы не встречаться с неприятными для себя курсантами.
После небольшого перерыва Корней опять вернул часть курсантов в Берлог, мотиыируя это тем, что одних ящеров на охрану не хватате. И как было не жаль, а он был прав. Приходилось мириться с присутствием там этих мерзавцев. Но мириться не получалось.
Это было неправильно и так не должно было быть. Он уже который раз проезжал мимо крепости, и только теперь поймал себя на мысли, что заворачивать туда, в гости к Маше с Корнеем, как обычно раньше было, ему уже не хотелось. Встречаться, даже мимоходом с корнеевскими курсантами ему было неприятно.
Подумав об этом, Сидор сразу же вспомнил и о двух десятках золотых выплаченного бондарям аванса накануне отъезда на завод. Настроение сразу испортилось.
— Машка! — раздражённо зашипел он, невольно сильно стегнув не повинную ни в чём лошадь. Было уже поздно и надо было торопиться не опоздать к закрытию ворот в Берлоге. Хоть его и не могли не пустить, но вполне могли часок, а то и другой помурыжить его перед наверняка закрытыми уже на ночь воротами. А тащиться дальше в город так поздно вечером у него не было никакого желания.
— Поздно, — недовольно проворчал он, заметив что ворота крепости уже закрыты.
У него не было ни малейшего сомнения что часовой с башни его давно заметил и опознал, и ворота перед его носом захлопнули специально.
— Да…, - проворчал он. — Дружбе между нами не бывать.
— Да и хрен с вами, — плюнул он в сторону ворот. — До города недалеко — доберусь. А заодно, будет время подумать что с вами, сволочами делать. Достали уже.
— Хотя, какого хрена мне в городе делать? До Мельничного Хутора же ближе.
— В самом деле, какого хрена? Заскочу на стройку, проверю как там идут дела, а заодно и переночую. А потом с утречка можно и домой завалиться. Устроим себе выходной день.
— Больше недели дома не был, можно бы денёк и отдохнуть, — подбодрил он сам себя, резко сворачивая лошадь на хорошо наезженную колею дороги, ведущую в сторону Хутора.
Туда действительно было ближе чем до города, но основная причина нежелания его сейчас возвращаться домой — смутное безпокойство по поводу оставленной надолго без хозяйского пригляда важной стройке. Да и вид самого Берлога навеял некие крамольные мысли.
Но мысли о собственных неладах в отношениях с курсантами и о прочем тут же вылетели у него из головы, стоило только стенам крепости скрыться за спиной.
У него были гораздо более серьёзные темы для размышлений, от которых голова буквально пухла. Надо было срочно что-то решать с эксплуатацией уже построенного. Неожиданно оказалось что сделано у них немало, заделов ещё больше, а кто это всё будет потом эксплуатировать, Сидор для себя окончательно ещё не решил.
Прежде чем выносить какой-нибудь вопрос на всеобщее обсуждение надо было бы сперва самому как-то определиться, а потом уж и друзьям предлагать.
Для размышлений и безпокойства по этому поводу у Сидора были веские причины. Вопросами эксплуатации занимался уже не он. Он только строил, на другое у него больше не хватало ни времени, ни сил. Одному было не разорваться. Так что всем построенным по молчаливому уговору должна была потом рулить Машка. А вот как она это делала, ему последнее время нравилось всё меньше и меньше. Даже то что он сейчас вечером не мог попасть в собственную крепость, говорило о том, что не она управляет своим домом, а всякая погань вертела у неё за спиной свои собственные делишки.
Сидор невольно задумался. Мысленно он привычно назвал корнеевских курсантов поганью, и в душе его ничего не ворохнулось. Это наводило на нехорошие мысли. Выходило что процесс взаимного антогонизма зашёл слишком далеко.
Да и положа руку на сердце, ему тоже особо нечем было гордиться. Заставить корнеевских курсантов, серьёзных, состоявшихся мужиков, уважать себя, было невозможно. Один только провал собственного проекта с устройством водовода в город чего стоил. А деревня бондарей? А навязанная им на шею аренда общественной земли? В которой в глазах всего города виноват был именно он.
Так что, наезжать на Машку за неумелое управление их совместным имуществом было глупо. Ни у кого из них не было достаточного опыта, чтоб не предъявлять другому совсем никаких претензий.
Но то что у Машки явно закружилась её прелестная головка от больших денег, что вертелись теперь в её изящных ручках, это был неоспоримый факт. И самому Сидору при спорах с самим собой, этот факт трудно было оспорить.