— Кто именно задушил ребенка? — спросил Тарасюк.
— Я задушил, — ответил Щепанский.
— За что вы убили Ганнусю Зварич? — продолжал следователь.
— Было за что.
— Отвечайте.
— Это длинная история.
— У нас довольно времени.
— Она влюбилась в моего боевика. В Зенка. Когда-то они вместе ходили в школу. Ну, я разузнал, что Ганнуся уговаривает Зенка явиться с повинной. Она хотела уехать с ним…
— Как вы об этом разузнали?
— Из переписки. Хлопцы выследили место, где Зенко сберегал почту от Ганнуси, и тайник для переписки.
Из папки, что лежала на столе, следователь вынул мелко исписанный листочек бумаги, спросил Щепанского:
— Вы это письмо видели? Тот взял бумагу, осмотрел ее.
— Видел, но до Ганнуси письмо не дошло. Хлопцы перехватили.
— Вот я прочитал его, а вы скажите, что в нем подозрительного.
Милая!
Нынче, как всходило солнце, видел оченята твои в росе на барвинках. Ветер качал цветы, и капли росы дрожали. Помню, как ты плакала, и твои оченята были синие-синие… Эх, если б я мог, все бы отдал, только это невозможно. Знаю только, что без тебя не буду счастливым. Не буду, но… скажу, когда встретимся.
— Что же вас в этом письме насторожило? — спросил полковник Тарасюк.
Щепанский опять взял записку, шепотом прочитал текст.
— Вот тут, после «но», три точки. Это могло быть намеком.
— Каким намеком? На что?
— Ну, он же пишет, что скажет при встрече.
— И все?
— Нет, не все. Мы еще имели письмо от Ганнуси. Она уговаривала Зенка бросить подполье.
— Есть у вас то письмо? — спросил Тарасюк Степана Остаповича.
— Да.
— Прочитайте.
Мой Зенко!
Страшно подумать, что делают знакомые хлопцы. Мы вместе учились в школе. Почему они убили учительницу и ее ребенка? Это страшно. Как плакали взрослые и дети, если бы ты видел! Неужели и ты там был? Боюсь, всю ночь проплакала. Но знаю, что ты не такой. Сделай, Зенко, так, как я тебя просила…
— Это то письмо? — спросил Тарасюк Щепанского.
— То, и еще было одно.
— Вот оно, товарищ полковник, — сказал следователь.
Любимый Зенко!
Я закончила школу на «отлично». Хотела послать документы в институт, но мне угрожают. Мои дома плачут и боятся. Не знаю, что я такое плохое кому делаю, что угрожают моим родным… Сколько можно жить в страхе? И за что? Я теперь такая запуганная, не знаю, что и делать. Почему мы не птицы? Помнишь, как ты пел «Дивлюсь я на небо»? Почему мы не можем полететь, куда хочется? Боже! Теперь я думаю только об одном: чтобы выжить.
— Сколько Ганнусе было лет? — поинтересовался Виктор Владимирович.
— Скорее всего восемнадцать. Как раз закончила десятый класс. Была очень молодая и очень испуганная. На всех смотрела круглыми глазами, как малый ребенок. Она не понимала, что случилось. На нее тоже все смотрели. Бледная была, но очень красивая. Я никогда не видел такой красивой девушки… Застрелили, оттащили в кусты, я пошел сказать, где ее зарыть. Она, убитая, была еще красивее.
— А как принял это ваш Зенко?
— Упал на землю, колотил кулаками и кричал: «Звери! Звери! Никогда не прощу!» Плакал. Хлопцы его связали, а я застрелил из пистолета. Это и для нас, и для него было лучшим выходом.
— Вы следили за Зенком?
— Не только за ним. Проверяли всех подпольщиков, особенно тех, кто еще не был связан с организацией кровью. Каждый должен был что-то сделать: убить активиста, учителя, комсомольца, поджечь клуб, сельсовет. После этого человек уже не мог явиться с повинной. Так приказывали наши зверхники.
Ссылаясь на приказы, Щепанский изощрялся, чтобы переложить вину на организацию, на оуновских руководителей, которые принуждали его совершать преступления.
— Значит, все преступления вы совершали только по приказу зверхников, — уточнил следователь.
Щепанский облегченно вздохнул:
— Да! Все делал только по приказу. Прошу так и занести в протокол.
— Хорошо.
— А участники вашей банды на допросах рассказывают, что они убивали, душили удавкой женщин, детей по вашему приказу, а не зверхников, — сказал Тарасюк.
— Такого быть не могло, — решительно отказался Щепанский. — Правда, я для них был зверхником, — и он развел руками.
— А ваш боевик Береза на допросе показал, что в июне 1947 года в лесу, возле села Руданцы, вы задушили женщину и ее ребенка без приказа зверхников.
Щепанский минуту молчал, внимательно глядя то на Тарасюка, то на следователя.