- Нет, хорошо, - заверяет он меня. - Просто поднялась пыль и я…
- Вон там ванная, - говорю я ему, - идите и промойте глаза. Потом расскажете мне подробно, что произошло с Фалфаром в кафе.
Я спускаюсь в подвал посмотреть, что там происходит. Внизу встречаю Благу, лейтенанта-криминалиста, приехавшего со своей оперативной группой. Эта улица входит в его район.
Почти одновременно с ним прибывает наш врач.
- О-о! - поднимает он брови, увидев меня.
- При чем здесь сочувственные охи? - говорю я раздраженно. - Ваше бодрящее средство оказалось отличным. Но его действие слабеет. Как бы его продлить?
- Никак! - злобно отрезает доктор. - Вы что, ума лишились? И не думайте! Сегодня ночью вам предстояло серьезное дело. Вот я и дал вам одну таблетку. Но она разрушает организм.
- Вы преувеличиваете.
- Вовсе нет! Второй не получите.
- Послушайте, доктор, - останавливаю я его. - Вы наверняка мне дали не всю порцию. Ее действие не так уж сильно. Как раз сейчас мне нужно решить одну задачу, а ответ никак не сходится. А если силы мои будут убывать…
- Идите вы к черту со своей задачей!
Доктор оставляет меня одного, а сам спешит наверх, Нет, с ним не договоришься. А я и вправду чувствую, что процесс мышления дается мне все труднее.
Близится утро. Сейчас осмотрю лабораторию Фалфара, вернусь наверх, в его квартиру, и там придется что-то предпринимать. Обещанная реакция может наступить скорее, чем я рассчитываю.
Винтовая лестница ведет в подвальное помещение. Подвал, разделенный деревянными перегородками, уже освещен. Из-за дверей льется яркий белый свет, и подвальная лампочка, кажется, тлеет, словно только что погашенная спичка.
Покрытые линолеумом какие-то материалы, и в углу что-то вроде будки. Эта темная каморка, убежище Гуго Фалфара. Дверь в нее пришлось взломать. На полу стоит предмет, испускающий яркий свет. Кроме этого источника света, есть и лампа-рефлектор, прикрепленная к краю стола с тонкой и гладкой столешницей.
Трое сотрудников из опергруппы уступают мне дорогу. Один из них говорит:
- Входите, не бойтесь.
В лаборатории уже крутится Карличек. Подзываю его к себе.
- Думаю, Карличек, вам здесь нечего делать.
- Я и сам не знаю, - отвечает Карличек, - чем мне заняться раньше.
- Так я вам дам поручение. Срочно разыщите пятьдесят восьмой участок.
Карличек улыбается для данных обстоятельств довольно легкомысленно.
- Пятьдесят восьмой? Это за углом. Я думал, вы знаете. Дом, в котором мы имеем честь находиться, как раз и относится к пятьдесят восьмому участку.
Участковый мне об этом не сказал. Возможно, просто не было случая.
- Ладно, - говорю я. - Разыщите, где живет участковый пятьдесят восьмого участка, и доставьте сюда его жену.
Я вхожу в ярко освещенную каморку Фалфара.
Два небольших ящичка, стоящих у стены, похожи на те, в которых переправляют боеприпасы или взрывчатку. На них намалеваны кресты, на одном зеленый, на другом ярко-желтый. Зловещее предостережение. Крышки закрыты большими засовами в виде вопросительных знаков.
В остальном, кажется, ничто больше не таит опасности, если, правда, здесь нет скрытой мины. Комиссия специалистов утверждает, что нет. Но кто знает, что может придумать Фалфар. Я еще помню, что случилось со Шрамеком, когда он открыл термос.
Да и наверху, в квартире, самая на первый взгляд невинная вещь вдруг может ни с того ни с сего взорваться.
Ящик стола открыт. Но в нем ничего нет. Над столом, над ящиками и вообще всюду, кроме той стены, где дверь, прикреплены полки в два или три ряда. Они забиты бутылками, мензурками, жестянками и коробками с химическими формулами, цифрами или просто надписями.
С полки над столом я снимаю для всеобщего обозрения толстую пачку плотной бумаги. А с соседней полки - еще более толстую кипу новых купюр серии «C-L».
Мои подсчеты относительно всех этих миллионов серии «C-L», пущенных в оборот, лопнули. Чистая бумага, обнаруженная здесь, явно того же сорта, что и бумага для купюр серии «C-L». Пепел, который мы старательно собирали на 297-м километре, образовался в результате сгорания чистой бумаги, предназначенной для серии «C-L». Сам Фалфар написал об этом в письме.
Сейчас эта любительская лаборатория выглядит так, словно Фалфар в спешке бросил ее на произвол судьбы, торопясь исчезнуть.
С виду - самый обычный подвал. Никаких сенсационных открытий, как на вилле Рата.
На верхней полке лежит небольшой альбом - единственное напоминание о том, что здесь орудовал фотолюбитель, если только нет у альбомчика другого назначения. Страницы гладкие, покрытые какой-то особой эмульсией. Между страницами лежат кусочки тонкой, но прочной, как железо, фольги. Посредине каждого листа выбита буква. Небольшая штамповка, как раз необходимая для изменения серии «C-L».
- Наверняка сделано фотохимическим способом, - говорит один из специалистов.
Теперь нам ясно назначение предмета, засунутого на полочку над столом.
Это - зеркало размером со школьную тетрадь. Когда я беру его в руки, лежавший на нем небольшой предмет выскальзывает. Лупа часовщика. На зеркало падает свет лампы-рефлектора, отражаясь вверх, на стекло, прикрепленное к зеркалу.
На стекло выкладывается купюра «C-L», затем освещается так, чтобы при движении фольги, положенной сверху на купюру, «E» могло встать на место «L», а потом его дорисовывают красной краской.
- Интересно, а? - спрашивает один из специалистов.
Впрочем, лично меня эти открытия не слишком поражают, или, может, я их просто недооцениваю. Меня больше занимает вопрос, почему до сих пор нет никаких сообщений с контрольных пунктов.
Куда девался автомобиль П-37 035? Возможно, он где-нибудь в укрытии. Во дворе дома, в гараже гостиницы и тому подобное. Но и там его разыскивают.
Я снова поднимаюсь наверх. Врач, склонившись над трупом, хмуро глядит на меня.
- Вскрытие не даст ничего нового, - бормочет он. - Пуля прошла через мозг и застряла в черепе. Преступление совершено вечером. Преступник стрелял на расстоянии метра, самоубийство исключено. Правда, возможен несчастный случай.
Трепинский докладывает, что никто из обитателей дома убитого не знает, пана Фалфара не видел и выстрела не слышал.
- На втором этаже, как раз под этой квартирой, никого не было. Все уехали за город. А на первом этаже выстрел едва ли слышен.
Орудия преступления нигде не видно. Через окно вползает тусклый рассвет.
Участковый сидит в задней комнате, ожидая меня. Правда, он там не один. В этой же комнате работает оперативная группа.
Чувствую я себя неважно. Лоб в испарине, ноги дрожат. Меня все больше охватывает слабость. Присаживаюсь в кресло и наблюдаю за действиями врача. С помощью ассистента врач снимает с убитого пиджак: он должен взглянуть, нет ли на теле повреждений или ран. Грубо оторванная подкладка пиджака может означать все, что угодно.
Но, по-моему мнению, это сделано с целью уничтожить следы. Ведь фабричная марка может быть таким же вещественным доказательством, как и обручальное кольцо с инициалами.
Я готов спорить с кем угодно, что на пиджаке была фабричная марка и что по какой-то причине ее уничтожили. Пиджак в руках у Трепинского. Вместе с лейтенантом Благой он осматривает его со всех сторон.
Врач тем временем расстегивает на мертвом рубашку. Почему-то она привлекает мое внимание. Я буквально сползаю с кресла, становлюсь на колени и внимательно рассматриваю ее. Ошибки нет. На рубашке покойного явный след от подтяжек. Вмятины отчетливо виднеются на груди и на спине.
- В чем дело? - брюзжит врач.
Не отвечая, я рассматриваю пояс брюк. Брюки на покойнике рассчитаны на то, чтобы носить их без подтяжек. Но типичные вмятины на рубашке доказывают, что убитый носил подтяжки. А сейчас на нем их нет. Кивком подзываю Трепинского и вместе с ним отхожу в сторону.
- Есть в гардеробе Фалфара какие-нибудь костюмы? - спрашиваю я.
- Да, несколько штук.
Я вытираю лоб платком. Душно. Или просто мне трудно стало дышать.
- Сравните их с тем костюмом, что сняли с убитого. Просто посмотрите, все ли они одной и той же фирмы. Обычно заказчики неохотно меняют портных. Но проделайте все это незаметно.