– Карличек, – говорю я. – Этот тип воюет на два фронта. С нами и с теми, кого он взял себе в сообщники. Для него самое важное – не оставить после себя следов. Но при таком количестве убийств это невозможно. Я думаю, мы приближаемся к цели, а это главное. А каково ваше мнение?
– Допустим, приближаемся, – говорит Карличек. – Но как бы мы чего-нибудь не прохлопали. Надо бы повнимательнее заняться этой фабричкой Рата. Куда, скажем, девались люди, которые работали у него? И не обнаружится ли здесь следов нашего химика?
– Пожалуй, вы правы.
– Думаю, что прав. Сам Рат наверняка не был химиком. Он был предпринимателем и, возможно, начинал простым рабочим. Ходил по домам, чистил дверцы на буфетах, хозяйкам это нравилось, и они покупали у него бутылочку-другую жидкости для чистки. Так он и скопил немного денег и купил заброшенный дом с участком. А потом устроил там маленькую фабричку. Для этого ему потребовалось несколько рабочих и человек, разбиравшийся во всей этой технологии.
– Скажем, химик?
– Да, скажем, химик, который давно сидит у нас в печенках. Рабочие Рата должны были жить где-то поблизости. Там и до сих пор живут, как в деревне. Рат наверняка нанимал людей, обитавших неподалеку, в этих домишках и халупах. Перед войной там имелось немало нуждавшихся, которые готовы были за несколько жалких крон, не находя другой работы, портить руки содой и кислотами. А вдруг жив кто-то из этих рабочих Рата и, скажем, сейчас еще восседает с трубкой в зубах у порога своего дома, поджидая почтальона с пенсией. Вот его бы и расспросить хорошенько про этого самого Рата.
Значит, Карличек идет по следу подозрительного химика, ведь, по его мнению, фабричка Рата не могла обойтись без химика. Тот факт, что кто-то и по прошествии многих лет по-прежнему чувствует себя на вилле как Дома, показался мне заслуживающим внимания.
– Ну как, Карличек, вы не. устали? – спрашиваю я.
– Да нет. Я тут отоспался между делом.
– Тогда через пять минут в вашем распоряжении будет машина, и вы можете пользоваться ею до тех пор, пока не разыщете кого-нибудь из рабочих, Рата.
– Через пять минут? – переспрашивает Карличек. – Прекрасно.
Я быстро договариваюсь по телефону о машине. Потом, уже в который раз, прошу принести черный кофе. Да и сигарет я выкурил порядком. К счастью, пока что здоровье меня не подводит, во всяком случае, я сам так считаю.
Итак, все приведено в движение. Но результаты будут не раньше завтрашнего утра. А мне еще сегодня нужно поговорить с родителями Итки Шераковой. Странно, что никто вроде бы не обеспокоен ее исчезновением.
С протоколами я разделался довольно быстро. Отправляюсь пешком к дому Винертов. Это далековато, но такая прогулка мне просто необходима.
Перед домом, согласно уговору, меня поджидает участковый. Семья Винертов у себя в квартире.
– Ну что ж, идемте, – говорю я участковому.
Мне как-то не по себе, ведь я пришел сюда как вестник смерти.
Звоним в квартиру. Нам открывает рослый мужчина лет сорока с небольшим. В брюках и в рубашке, без пиджака. Я знаю, что он работает на бойне.
– Б-a, вот это кто! – Этот возглас явно вызван формой участкового. Словно здесь давно ожидали нашего появления. Он смотрит на нас с насмешкой.
– Вы отчим Итки Шераковой? – спрашиваю я его подчеркнуто строгим тоном, давая понять, что нам не до шуток. Но он не обращает внимания на это.
– К сожалению, имею честь им быть, – отвечает он насмешливо. – Проходите.
Мы входим в квартиру. В ней царит беспорядок. В кухне у открытого окна стоит женщина примерно того же возраста, что и ее муж, если не старше. Она поливает из лейки цветы. Увидев нас, оставляет это занятие и выжидательно смотрит. Довольно привлекательная женщина, на вид еще полная сил.
– Все твоя доченька! – язвительно говорит. Винерт. – Понятное дело! Молодая девка – и не работает! Еще бы ею не интересоваться. На продуктовые карточки она плюет и все-таки от голода не умирает. Только вы пришли напрасно! Дома ее нет! И я просил бы меня из-за нее не беспокоить.
– Послушайте, – вставляю я наконец слово, – предоставьте решать нам, беспокоить вас или нет. Лучше скажите, когда Итка Шеракова была дома последний раз?
– Да уже больше недели ее не видать, – неохотно ворчит Винерт. – Мы за нее не в ответе. Она совершеннолетняя.
Его жена ставит лейку на подоконник и подходит ближе.
– Она что-нибудь натворила?
Вопрос звучит довольно равнодушно, хотя речь идет о дочери. Не отвечая, я спрашиваю в свою очередь:
– А вам известно, где она была всю эту неделю?
Винерт насмешливо хмыкает. А его жена говорит:
– А что нам делать? Она ведь нас не слушает. Порой по месяцу не показывается дома. Завела себе хахаля.
Явно между Иткой Шераковой и этой супружеской парой не было согласия.
– Пошла на содержание, – с ненавистью продолжает Винерт. – Дома ей, видите ли, не нравится. Вот и сбежала от нас уже лет в пятнадцать. То у подруги ночевала, то еще где. Уже тогда у нее что-то было с братом той подруги. Я…
– Постой, – чуть ли не отталкивая его, энергично прерывает жена. Она смотрит мне прямо в глаза, готовая всеми способами защищать себя и мужа.
– Раз она не дома, значит, с тем типом. А если нет, тогда уж и не знаю где. Выписываться от нас она не желает.
– А выбросить ее на улицу мы не можем, – добавляет Винерт.
И снова под взглядом жены замолкает. С серьезностью, свойственной действительно сильным натурам, она опять спрашивает:
– Скажите, что-нибудь случилось?
– Да, – говорю я. – Вашей дочери больше нет в живых.
Я знал, что Винертова перенесет это спокойно. Она чуть меняется в лице – только слегка сдвигает брови. Но тут же овладевает собой и, крепко сжимая спинку стула, садится. Правда, садится с трудом, словно на несколько секунд куда-то девалась ее энергия, но уже видно, что это известие не сломит ее.
Винерт всплескивает руками и кричит:
– Что, что такое? Она умерла?
Я не обращаю на него внимания.
– Пани Винертова, – говорю я, – ее убили. Мы подозреваем в этом ее любовника. Но его до сих пор не удалось задержать и нам не известно, кто он. Вы не могли бы хоть что-то сказать о нем?
Винертова молчит. Ее муж начинает в волнении бегать по комнате.
– Разве Итка нам что-нибудь рассказывала! Мы об этом и сами не имеем никакого представления. Что посеешь, то и пожнешь. Я всегда говорил, что это темная личность!
– Замолчи!
Винерт мгновенно замолкает. Его жена приказывает ему, словно послушному псу.
– Я считала, – говорит она, глядя мне прямо в глаза, – что ей неплохо живется.
– Жаль, – отвечаю я, – что вы так мало ею интересовались.
Винертова кладет руки на стол и медленно сжимает их в кулаки. Но продолжает говорить спокойно, даже холодно.
– Знаете… это судьба. Я тут ни при чем. Мой первый муж был человек бесхарактерный, слабый… А потому делал вид, что ищет какой-то смысл в жизни. Это свойственно слабым людям. Но все это просто увертки, обман и эгоизм. И я имела право с ним развестись. Итка любила его больше меня, но суд отдал ее мне. А я была молода, мне хотелось жить. Итка считала отца жертвой, а меня черствой эгоисткой. Но эгоисткой-то была она. Как большинство детей. Я защищала свой дом, свою семью и не собиралась из-за дочери похоронить себя. Пять лет назад умер ее отец. Мы с мужем живем неплохо, и Итка это видела. – Винертова произносит последнюю фразу с вызовом. – Но она с первой минуты возненавидела своего отчима, хоть он и старался быть ей неплохим отцом. Но все было напрасно, они стали смертельными врагами. Он все чаще убегала из дому. К своему отцу, к знакомым. Натерпелись мы с ней. Потом она начала сама зарабатывать, стала самостоятельной, и мы надеялись, что она образумится, поселится отдельно от нас. Ведь сюда она возвращалась неохотно. После работы отправлялась куда-нибудь развлекаться, и знакомые у нее были соответственные. Квартиры она себе не нашла, хотя вроде и искала. Снимать комнату ей не хотелось, да и не каждый пустил бы ее к себе. Я уже не могла с ней ничего поделать. Она мне стала чужой. Она не раз упрекала меня, что я бесчувственная, отравила ей детство. Даже став взрослой, Итка ничего не поняла.