— Зачем это сделал ты?
Огонь, поддерживавшийся верблюжьим навозом, шипел и потрескивал, и звуки эти еще более подчеркивали глубину молчания. Скорость, с которой Хафиз перебирал бусинки своих четок, выдавала его беспокойство.
— Мы считали, что ты предал нас, — начал он, помедлив, — предал наш народ.
— Потому что ношу брюки и знаю их язык? — настойчиво спросил Омар, кивнув в сторону палаток офицеров. — Я родился в Гизе, возле Великих пирамид, я был погонщиком верблюдов до двенадцатого года жизни, пока не получил возможность поступить в услужение к английскому профессору в Луксоре. Там я научился читать и писать и выучил английский язык. Что в этом предательского, во имя Аллаха?
Между тем вокруг собеседников собиралось все больше рабочих, скрестив ноги, они садились на песок и внимали каждому слову.
— В нашей стране, — начал Хафиз, — действует военное право. Это означает, что мы, дети Египта, не имеем права голоса в собственной стране. Это несправедливо. Нас втянули в войну, которая нас не касается, страны, с которыми мы были друзьями, назвали нашими врагами. Британцы обращаются с нами, как с глупыми малолетними детьми, угрожая палкой. А ведь Англии не было ни на одной карте, когда египетская культура уже переживала свой расцвет.
— Я не могу не согласиться с твоими словами, ответил Омар, — и мне причиняет не меньшую боль то, как они обходятся с нашим народом. Но мне кажется разумнее встать на сторону Великобритании, хотя бы давшей нам султана и пообещавшей Египту независимость по окончании войны, а не на сторону Оттоманской империи.
Эти слова привели Хафиза в бешенство, его глаза засверкали, он схватил горсть песка и швырнул его в огонь:
— Все это пустые обещания, а ты настолько глуп, что веришь им. Что это за султан, назначенный христианскими псами? Жалкое зрелище! Что сказал пророк Мухаммед, когда несколько арабов пришли к нему с требованием год молиться их богам в обмен на то, что следующий год они будут молиться Аллаху? Он сказал: «О вы, неверные, я почитаю не то, что почитаете вы, а вы не почитаете того, что почитаю я, и я никогда не стану почитать того, что почитаете вы, а вы никогда не захотите почитать то, что почитаю я. У вас своя религия, а у меня своя!» Так сказал он и никак иначе. Англичанин никогда не поймет восточную религию и политику, а религия и политика англичан останутся непостижимы для жителя Востока.
Окружающие согласно кивнули, и Хафиз спросил, обратившись к Омару:
— Ты понимаешь это, слуга англичан?
Омар вскочил, как будто собираясь броситься на Хафиза, но двое мужчин встали между ними, так что он лишь крикнул:
— Я не знаю, кто из нас менее честен, я или ты! Я добровольно продаю англичанам свою рабочую силу, я не поступаюсь собственными убеждениями. Ты же, Хафиз, жалкое существо, берешь деньги из той руки, которую готов отрубить при первом удобном случае.
После этих слов поднялся возбужденный гул, по которому можно было понять, что Омар не одинок в своем мнении. В любом случае, своей четкой позицией он заслужил уважение людей. И хотя рабочие не стали более дружелюбно относиться к нему, Омару по крайней мере не приходилось теперь бояться за свою жизнь.
Работы продвигались быстро, даже быстрее, чем было запланировано, так как материал теперь подвозился по уже уложенным рельсам. Дважды в день извергающий шипение и дым локомотив с дюжиной груженых вагонов пересекал пустыню, направляясь от места стройки к Исмаилии и обратно.
Однажды на северном горизонте появились темные тучи песка, они все увеличивались и приближались, и рабочие начали волноваться. Наконец, британские офицеры объявили, что это турецкие пленные, которых ведут в Каир.
Встреча посередине Синайской пустыни запомнилась всем. Молча, подавленно и в страхе перед собственным будущим брели тысячи оборванных, измученных турков мимо уставившихся на них египтян. То тут, то там — подавленный взгляд, большинство с опущенными головами, на многих грязные повязки. Британские солдаты на лошадях резкими командами сгоняли их в ряды. Так, медленно, шли пленные вдоль новых путей, направляясь на запад и исчезая за горизонтом.
Омар сочувствовал им, принимая сторону слабых, — ведь он сам был одним из них, слабых, — и ему было трудно забыть странное происшествие. Хотя турки и были врагами египтян, а англичане — союзниками, Омар скорее сочувствовал врагам, нежели друзьям, ведь врагов сделали врагами, а союзников — союзниками буквально в течение одного дня. Омар пытался прогнать мысль о том, что все могло сложиться иначе, и британцы стали бы воевать против Египта, турки же — на его стороне, и потребовалось немало дней, прежде чем его охватило безразличие.