Шансы на успех казались не меньшими, чем у остальных участников, даже напротив. Профессор Миллекан, узнав о сведениях, касающихся гробницы Имхотепа, обнаруженных на фрагментах каменной плиты, вспомнил о переписке между Берлинским музеем и Лувром, сохранившейся в анналах парижского музея. Речь в ней шла об обломках базальтовой плиты, которые — по мнению французов — могли быть частями одного целого, но ее содержание оставалось неясным из-за отсутствия недостающих частей. Таким образом в Лувр попал текст плиты, находившейся в Берлине; однако исследования были прекращены по причине недостатка информации.
Французские археологи чувствовали себя в Саккаре как дома, с тех самых пор как Огюст Мариет обнаружил скрытый в этой местности лабиринт с саркофагами 24 Аписов-быков, так что еще одна лицензия на раскопки в этой местности не должна была вызвать подозрений. Саккара, некрополь Мемфиса, столицы древнего государства, занимает полосу длиной в тридцать миль на левом берегу Нила между скалами под Абу Рош и Лиштом, название ее предположительно — а в этой местности многое было известно лишь предположительно — происходит от имени бога мертвых, Сокара. Как и везде в Египте, здесь уже проводились раскопки и исследовались постройки, и ничто не привлекало интереса в этой богом забытой земле, где лишь полуразрушенные пирамиды напоминали о былом могуществе Египта, и даже открытие Мариета было случайностью, а не итогом долгих и упорных исследований. Однажды он скакал на юг и чуть было не упал в темную, глубокую дыру, оказавшуюся входом в подземный лабиринт.
Как Сакс-Виллат ни старался, атмосфера в консульстве царила напряженная; и причиной тому была не только усталость людей, проведших пятеро суток на корабле и преодолевших шторм недалеко от Мальты. Причина неловкости заключалась в том, каким образом ученых удалось привлечь к заданию. Месяцами за ними велось наблюдение, за это время секретной службе стали известны факты их биографии, недостойные их положения и могшие разрушить их карьеру.
Можно себе представить, какие последствия имела бы огласка того, что профессор Франсуа Миллекан, статный цветущий мужчина, женатый и имеющий взрослую дочь, со всем правом претендующую на удачный брак с каким-нибудь секретарем Министерства внутренних дел, например, — что профессор состоит в связи со своей падчерицей, нежной темноглазой девушкой девятнадцати лет, дочерью его жены Жюстины от первого брака.
Конечно, ни один из присутствовавших не знал ахиллесовой пяты остальных, но каждый подозревал, что и они прибыли сюда не добровольно. Никто бы не подумал, например, что д’Ормессон, профессор, имевший дворянские корни, вращается в сомнительных кругах среди торговцев предметами искусства и подделывает свидетельства экспертизы, а полученными гонорарами расплачивается за карточные долги, давно превысившие все полученное им после продажи замка на берегу Изара.
И Курсье, лингвист в Коллеж де Франс, холостяк-кутила сорока лет со шрамом на правой щеке, занимающийся своим делом скорее из любви к искусству, нежели ради заработка с тех пор, как продал унаследованные им земли под Амбуссоном, конечно, никогда не согласился бы помогать секретной службе, если бы не одна история. Это произошло уже года три-четыре назад, вызвав в Париже сенсацию. В Сурене, за аллеей де Лоншам, был найден застреленный оперный певец Луи де Бержерак. Де Бержерак был одним из лучших друзей Курсье, пока оба они не попались на удочку балетной танцовщицы Клео де Мерод, однажды услаждавшей часы бельгийского короля Леопольда, проведенные им в Париже. Их спор окончился дуэлью за аллеей де Лоншам. Певец погиб, что удивило Курсье, ведь он впервые в жизни держал в руках пистолет. Убийцу так и не нашли, так как о происшествии знали только участники дуэли и их секунданты, поклявшиеся молчать. То, как секретной службе удалось узнать о его участии в убийстве, для Эдуарда Курсье так и осталось загадкой. Оказавшись перед дилеммой — оказаться в камере городской тюрьмы Парижа или сотрудничать с секретной службой, — он выбрал последнее.
Все они должны были работать под руководством начальника Отдела Ближнего Востока Эмиля Туссена — мужчины за тридцать, низкого, со сросшимися на переносице бровями и зачесанными на лоб волосами, постоянно вертящего в руках одну из своих трубок, которые он извлекал, кажется, из всех имеющихся карманов, но почти никогда не закуривал. Сознавая силу шантажа, Туссен разговаривал с подчиненными грубо, и даже улыбка, с помощью которой он иногда пытался придать приятное выражение своему лицу, производила впечатление провокации. В его присутствии даже Сакс-Виллат чувствовал себя неуверенно: не имея доказательств, он не сомневался, что агенту известно и его прошлое.