Вернувшись в квартиру, которую они снимали с Омаром, Нагиб попытался вспомнить, как он, пробравшись сквозь лабиринты переулков, оказался возле зеленого дома; потому что намеревался навестить аль-Хуссейна еще до возвращения Омара под предлогом обещанного ему вознаграждения. Но все вышло иначе.
Утром — Нагиб глубоко и спокойно спал после напряженного путешествия — его разбудил стук в дверь. Двое египтян, одетых в поношенную европейскую одежду, попросили его открыть. Их послал аль-Хуссейн — они должны привести к нему Нагиба. Тот, сразу подумав о причитавшихся ему деньгах, беспрекословно последовал за ними.
На полпути, заметив, что они идут совсем не в том направлении, куда вчера уехал Али, он спросил, куда его ведут. Один из провожатых, толстый мужчина с нависшими бровями и плоским, как у боксера, носом, неопределенно махнул рукой, не ответив. Второй — сухой, высокий египтянин с открытым лицом, чьи мягкие черты не могло скрыть даже мрачное выражение, коротко ответил: «К аль-Хуссейну, увидишь».
Сомнение Нагиба росло, и он забеспокоился, когда впереди показались бараки, деревянные и жестяные хижины самых бедных жителей Каира, и подножия холма Моккатам. Здесь жили не имевшие ни имени, ни законных прав, кому жизнь отказала в удовлетворении минимальных потребностей. Они существовали, питаясь отходами с рынков и на то, что им, особенно детям, удалось выпросить, а нередко и украсть в других районах. Ночью эта местность считалась опасной, и любой чужак подвергался опасности быть убитым. Да и днем люди пропадали в лабиринтах улочек между хижинами, и их никогда больше не видели.
Какие намерения были у аль-Хуссейна? Хотел ли он избавиться от Нагиба, узнавшего его тайну? В то, что его привели, чтобы выплатить вознаграждение, Нагиб уже не верил.
Опыт последних дней привел к тому, что Нагиба, не бывшего по натуре трусом, охватывал все больший страх, страх, подкрепленный знанием того, как аль-Хуссейн пользовался людьми для исполнения своих планов. Нагиб хорошо разбирался в людях и обычно чувствовал их намерения раньше, чем начинал осознавать это. Этим объяснялись его последующие действия: Нагиб бросился в сторону, сбив при этом женщину с ребенком. Он пробежал между двумя линиями домов, завернул за угол и пошел нарочито спокойно, чтобы не выделяться в толпе своей суетливостью, по грязной улице.
В толпе бесправных Нагиб чувствовал себя в безопасности и думал, что, если достигнет мечети Асункор, купол и минареты которой виднелись над домами, может считать, что выбрался из лабиринта. Однако затем он увидел перед собой шеренгу людей с «боксером» посередине, обернувшись же, обнаружил позади другую во главе со вторым провожатым. Они медленно сближались, и, подойдя, «боксер» с такой яростью ударил ему в лицо, что у Нагиба поплыло перед глазами. Придя в себя, он обнаружил, что его, как скот на бойню, волокут по улице.
Перед домом, стены которого украшали проржавевшие жестяные накладки, они остановились. В доме не было окон, лишь покосившаяся дверь. Нагиба втолкнули в темный проход.
Когда глаза Нагиба привыкли к скудному свету, просачивавшемуся сквозь отверстие в потолке, он увидел перед собой аль-Хуссейна. Тот сидел на одном из ящиков, глаза его сверкали.
— Ты и вправду думал обмануть меня? — тихо начал аль-Хуссейн, и в его голосе послышалась угроза. — Ты, червяк, хочешь обмануть меня, Али ибн аль-Хуссейна?
— Али Эфенди, — отвечал Нагиб, — о чем ты говоришь? Я выполнил твое задание, как ты хотел. И это было связано, как тебе известно, с большой опасностью…
Аль-Хуссейн прервал его жестом:
— Ты, отродье вонючего верблюда, притронулся к чужой собственности. Я научу тебя, как обманывать Али ибн аль-Хуссейна. — С этими словами он щелкнул пальцами, «боксер» подошел к Нагибу и начал бить его, пока тот, после удара в живот, не упал на пол. Второй провожатый вылил ему на голову ведро помоев, так что Нагиб вновь пришел в себя. Он поднялся. Из его носа сочилась кровь.
— Во имя Аллаха Всемогущего, — пролепетал он, — я не знаю, чего ты хочешь. Это ящики, которые мне передали в Асуане, и я доставил их тебе в уговоренный срок. Почему ты бьешь меня?
— Ты знаешь, что в ящиках?
Нагиб помедлил. Настаивать ли ему на неведении или признаться, что вскрыл один из ящиков, обнаружив опиум? Он разрезал мешок, отрицать было невозможно, и это было уликой. Так что Нагиб сознался; да, движимый непростительным любопытством, он вскрыл один из ящиков, увидел опиум и сразу же вновь закрыл ящик.