— Ты стала скрытной, — продолжал он, жуя кусок ветчины. — У тебя есть от меня тайны?
— А почему бы и нет? — взорвалась она. — Почему меня не может быть тайн? У тебя же они есть?
— Ты на что это намекаешь? — процедил он сквозь зубы.
— Ты знаешь на что?
Он перестал жевать. Глаза его превратились в узенькие щёлки.
— Я-то знаю. А откуда знаешь ты? А? — полушёпотом спросил он, и на скулах его зашевелились желваки.
Только теперь Лидия Павловна сообразила, что сделала глупость. Ведь Руднику терять нечего, и он способен на всё. «А что терять мне? — подумала она. Выпитый коньяк придал ей смелости, — Я не боюсь его, потому что не боюсь смерти. Пусть делает всё что угодно. Наплевать!»
— Хочешь устроить допрос?
— Да. И ты мне скажешь, что с тобой случилось.
— И не надейся.
— Будешь молчать?
— Да.
Какое-то мгновение он раздумывал, что ему делать. Потом выражение его лица смягчилось.
— Лида, — голос его прозвучал мягко, почти ласково. — Но ты должна сказать. Хотя бы ради того хорошего, что между нами было. Ведь я люблю тебя.
— Лжёшь! Ты никогда не любил меня. Ты интересовался больше моей работой, чем мной.
— Что ты говоришь! — Его удивление было искренним.
— Я знаю, что говорю. Тебе был нужен Смеляков, а не я.
При этом имени он вздрогнул и уставился на Лидию Павловну тяжёлым взглядом. Если ещё секунду назад у него оставались иллюзии, что он ошибается, что она изменилась к нему по каким-то другим причинам, то теперь всё было ясно. Никакой надежды. Он завалился. Её последние слова прозвучали приговором.
У него мелькнула мысль, что она была специально приставлена к нему. «Да, да, — убеждал он себя, — она чекистка. Она следила за мной. Неужели это правда? Но как ловко она маскировалась всё это время!»
— Ну, — прорычал он, вставая, — хватит болтать. Откуда тебе всё это известно?
— Не скажу! — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Пока не скажешь — отсюда не уйдёшь.
Она встала, взяла сумочку и направилась к дверям. Он преградил ей дорогу и, схватив за руки, подтолкнул в глубь комнаты.
— Пусти меня! — зло прошептала она.
— Нет, ты не уйдёшь.
— Только попробуй тронь.
Падая, она больно стукнулась головой о столик. На мгновение перед глазами посыпались искры. Но она тут же вскочила и увидела, что Рудник, тяжело дыша, с красным лицом стоит перед ней.
— Я заставлю тебя говорить, — прошептал он.
Она вдруг заметила, что суставы на его пальцах были неестественно белыми.
Падая, Лида поцарапала тыльную сторону ладони и сейчас, сидя на полу, приложила её к губам.
Павел упал перед ней на колени.
— Лида, прости! Клянусь, я люблю тебя, верь мне… Ничего, ничего не надо, только бы ты… со мной.
Он искал её губы своими губами, и она чувствовала его прерывистое дыхание, запах спиртного.
Она поднялась, взялась за сумочку.
— Не уходи! Умоляю!
Но Лида оттолкнула его.
Она вышла в прихожую, спустилась по лестнице. Она чувствовала, что и Рудник, и возвращавшийся в это время с работы его сосед смотрят ей вслед. «Только бы выйти на улицу. А там он мне ничего не сделает». Она шла и считала ступеньки. Одна, две, три… десять… Ещё один пролёт. И дверь. На улице вечер, шум машин, весёлые голоса.
Когда она ехала в такси, её уже начал бить озноб. Дома она легла в постель, укрылась двумя одеялами. Но озноб не проходил. В голове путались обрывки мыслей. Почему-то вспомнилось село, где она жила во время войны. Обрыв реки и заливные луга на другом берегу. Там тревожно кричали чибисы и густо рос щавель. Потом перед глазами встал маленький посёлок под Сочи — Лоо, где она отдыхала с подругой. Ртутная гладь моря, спокойное покачивание лодки, всплеск вёсел, хрип радиолы на танц-веранде, стрекот цикад по вечерам. Это было самое беззаботное и счастливое время её жизни.
Через некоторое время озноб прекратился, начался жар. Перед глазами плыли радужные круги, она проваливалась куда-то в глубину и всплывала вновь, металась в кровати, пытаясь уснуть. «Уснуть, только бы уснуть, ни о чём не думать, выключить сознание, как выключают яркий свет или электроплиту». Она вспомнила, что в ящике туалетного столика у неё лежала пачка нембутала. «Да, да, вот где выход, — обрадовалась она. С трудом встала, нащупала ящик стола… — Хорошо, как хорошо! Ни о чём не надо будет думать…»
Как только Лидия Павловна скрылась за лестничным поворотом, Рудник закрыл дверь и, покусывая губы, прислонился к ней спиной. Что делать? Бежать за Лидой, догнать её, уговорить вернуться? Бесполезно. Оставаться здесь, в квартире, тоже небезопасно.
Куда сейчас пошла Лида? Доносить на него? Может, и так. Сумасшедшая баба! Что с ней происходит? Откуда она это узнала? Хорошо, если догадалась сама, а если… Тогда конец! Рудник почувствовал, как по спине ползут струйки холодного пота. Конец!.. Какое страшное слово! Нет, этого допустить нельзя. Он не позволит взять себя голыми руками.
Рудник сорвался с места и кинулся к секретеру. Дрожащими руками вытащил из брюк ключи, открыл маленький ящичек, достал толстую пачку денег, паспорт настоящий, другой паспорт — поддельный на имя некоего Хмызова Николая Петровича, рассовал всё это по карманам пиджака, накинул плащ. Потом в прихожей достал из ящика столика пистолет, который спрятал туда перед тем как открыть дверь на звонок соседа, и сунул его в карман плаща. Кажется, всё. Рудник остановился в прихожей, лихорадочно припоминая, не осталось ли в квартире каких-либо улик против него. Вроде бы нет. Затем бесшумно открыл дверь и выскользнул на лестничную площадку.
Сколько лет он готовился к этой минуте! Он был уверен, что рано или поздно она наступит. Он заранее разработал для себя вариант отступления. А «хозяева» позаботились о поддельных документах. Всё было предусмотрено. И всё же сейчас, выходя из подъезда дома, Рудник чувствовал, как рубашка липнет к спине, как бешено колотится его сердце.
Город окутали лёгкие, прозрачные сумерки. На улице шумел, бурлил и переливался людской поток. У ресторана «Сатурн» толпа выясняла отношения со швейцаром. Из открытых дверей магазина грампластинок на улицу выплёскивалась какофония звуков. Дрожащий разноцветный неон рекламы «Аэрофлота» призывал экономить время и летать только самолётами.
Рудник шёл, изредка останавливаясь и незаметно озираясь по сторонам: он не мог избавиться от ощущения, что за ним тащится «хвост». У метро он нашёл телефон-автомат и позвонил.
— Тюльпаны все проданы, — сказал он в трубку. Он старался говорить спокойно. Но на том конце провода, видимо, догадались, что он волнуется. Очень волнуется. Там от него и не ждали спокойствия. Там понимали, что он в капкане, что его надо спасать.
— Очередные прибудут завтра в девять, — ответили ему. Это значило, что завтра в девять он должен явиться на пригородную станцию Химки. Там к нему подойдут и скажут, что надо делать.
А что делать сейчас?
Больше всего его беспокоила Лида. Что она думала? Где она сейчас? Если дома, то полбеды, тогда у него ещё есть время. Но откуда она знает? Этот вопрос мучил его как заноза. Он не может успокоиться, пока не ответит на этот вопрос.
У метро он поймал такси.
— На улицу Кирова, — сказал он шофёру.
Он представил себе её однокомнатную квартиру, тесную кухоньку с шатким столиком и холодильником «Бирюса», телевизором «Темпом» и настольную лампу в виде маленького уличного фонаря пушкинских времён. В этой квартире он провёл немало хороших часов. Он никогда не жил с ощущением устойчивости, прочности, долговечности. Сколько он себя помнил, всё у него было временным. Работа, отношения с людьми, вещи. Любовь к Лидии Павловне тоже. Как проклятие висело над ним его тайное занятие. Какая может быть прочность, когда каждую минуту он мог провалиться. Теперь, как никогда, он понимал, что даже деньги не приносили ему ощущение прочности. Наоборот, чем больше их у него скапливалось, тем менее устойчивым он себя чувствовал. Словно немые свидетели его двойной жизни, они напоминали ему о неминуемом конце.