И люди выдержали — значит, сохранили ту великую духовную силу, которая владела поколениями революционеров-подпольщиков, знавших, во имя чего они борются.
Из центральной тюрьмы всю группу почему-то снова отправили в сигуранцу. Здесь новая весть ударила Молодцова: арестовали Екатерину Васину с дочерью. Об этом сообщила Тамара Межигурская. Ей удалось переправить Екатерине записку. Зину, возможно, освободят как несовершеннолетнюю, тем более что против нее никаких улик нет. Но с Васиной дело хуже.
И снова возникла надежда, мечта о побеге. Что, если через Канарейку связаться с отрядом, пусть организуют вооруженный налет на сигуранцу. Это вполне возможно. Следует сделать так… В голове рождались самые дерзкие планы…
Быть может, в эти же самые дни по другую сторону фронта, в Москве, в оперативном центре рождались такие же дерзкие планы. Как только восстановилась радиосвязь с одесским подпольем, Григорий тотчас запросил катакомбистов:
«Сообщите, надежен ли курьер, который принес сведения о Кире. Уточните, под какой фамилией он арестован и находился под следствием. Следите за его судьбой. Есть ли возможность выручить Кира при конвоировании или при других обстоятельствах вашими силами и средствами. Известно ли, как произошел провал. Кто виновник, кто руководитель группы, где произошел арест. Кто такие девятнадцать арестованных!
Кто будет судить группу? Кто следователи? Постарайтесь найти подходы к ним».
Через несколько дней Григорий снова запрашивает одесские катакомбы:
«Что слышно о Кире? Продумайте возможность вооруженного налета на тюрьму, в которой сидят арестованные».
Нет, в Центре не бросали на произвол судьбы своих людей, попавших в беду. Из Москвы всячески следили за судьбой Кира. Здесь строили планы, как помочь ему. Но связь с одесским подпольем снова и надолго прервалась.
Планы, планы, планы… Они рождались в Москве, в катакомбах, в самой тюрьме. Ребята-комсомольцы, друзья Якова Гордиенко, тоже строили свои планы, что-то придумывали, потом отвергали и начинали все сызнова. В тюрьме парни жили одним гнездом и сообща намеревались бежать.
Гриша Любарский долго ходил пришибленный, и товарищи с трудом вывели его из этого состояния. Ведь получилось, что Гриша будто бы стал соучастником Федоровича. Да, да! Гриша сам так и сказал, терзаясь тем, что случилось. Он убил Борового по приказу предателя. Разве сам он не предатель после этого?
Полный отчаяния, подросток лежал на голых нарах, уткнувшись лицом в свернутый ватный пиджак. Его как могли успокаивали, убеждали. Любарский поднимал голову, и в глазах его было столько тоски и страданья, что друзья опасались, как бы он чего не сделал над собой. Однажды Гриша сказал:
— Помните, ребята, мы читали письма… Комсомольцев, которых казнили белые. Разве они могли бы так?
— Так ведь это обман. Тебя Старик на обман взял, на провокацию. — Гордиенко вскипел при одном упоминании о Федоровиче. Он ненавидел его с лютой яростью…
Гриша стоял на своем:
— Помните, как писала Дора: «Я умираю как честная коммунистка…» А я?.. Ой, гад, что он со мной сделал!.. — Любарский снова зарылся с головой в пиджак, и острые плечи его начали вздрагивать.
Когда Гриша несколько успокоился, он признался товарищам:
— Знаете, ребята, я ведь неправду сказал вам, когда мы письма читали, помните, в мастерской… Дора Любарская мне тетка, сестра отца…
— Чего же ты не сказал? — спросил Хорошенко.
— Не знаю… Подумали бы — хвалится… Ведь нам до них, как до неба… Помните, как она просила поклониться солнцу, цветам. Потому что у нее на душе светло было… А. у меня…
— Опять за свое! — сердито проворчал Яков. Но сердитость его была искусственной.
Гриша Любарский мучился своими мыслями до тех пор, пока не встретился случайно с Федоровичем. Это произошло в коридоре, когда Любарского вели на допрос. «Старик», как его звали ребята, шел навстречу в сопровождении румынского солдата. Все произошло в мгновение ока. Гриша рванулся к ненавистному человеку, пытаясь дотянуться ногтями до его лица. Федорович откинул голову, и ногти с яростью скользнули по горлу, по твердому, выступающему вперед кадыку. В исступлении Гриша рвал на предателе одежду, царапал, кусал ему руки.
— Подлюга!!! Сволочь!.. Вот тебе за всех нас, подлюга!.. — бессвязно кричал он.
Любарского с трудом оторвали и поволокли к следователю. А предатель платком вытирал кровь, выступившую на исцарапанных руках, шее и растерянно повторял:
— Вот звереныш… Вот звереныш… Смотри ты, какой дьяволенок?
После этого Гриша сделался гораздо спокойнее. Поступок его одобрила вся камера.
Их судили в мае 1942 года.
На каждого подсудимого прокурор Солтан Кирилл выписал мандат для направления в суд. Старший по караулу получил целую пачку таких мандатов.
«Во имя закона и Его величества Короля Михая I мы, лейтенант-полковник юстиции прокурор военно-полевого суда г. Одессы Солтан Кирилл на основании ордера, данного комендантом Одессы, согласно которому Бадаев Павел Владимирович, проживающий в катакомбах села Нерубайское под Одессой, направляется в военно-полевой суд по обвинению в „действиях, направленных на оказание помощи неприятелю“, предусмотренных и наказуемых ст. ст. 188, 194.
Поименованный должен находиться под арестом до оглашения приговора».
Так, по заведенной форме прокурор выписал мандаты на каждого подсудимого. На предписании о конвоировании Бадаева в суд прокурор сделал дополнительное распоряжение: «Арестованных доставить под надежной усиленной охраной, так как они весьма опасны». Кирилл Солтан подчеркнул свое распоряжение красным карандашом.
Начальник патруля, поплевав на пальцы, пересчитал, как деньги, мандаты, сам проверил ручные кандалы и повел арестованных на Канатную, где заседал военно-полевой суд. Перед тем как ввести арестованных в зал суда, кандалы сняли. В суде арестованные должны были быть «свободными», таков порядок в королевской Румынии. В протоколе военно-полевого суда, дошедшего до нас после войны, так и записано:
«Председатель приказал ввести обвиняемых свободных, без кандалов, но под стражей».
Он поочередно выкликал фамилии подсудимых, делал пометки в списке, и уже собирался предоставить слово военному прокурору, когда Бадаев поднялся со своего места:
— Господин председатель, — начал он, не дожидаясь, когда ему разрешат говорить, — вы не назвали фамилии одного подсудимого, который должен проходить по нашему делу. Я говорю о Бойко — Федоровиче, моем помощнике и командире городского партизанского отряда. Я передаю ходатайство моих товарищей: Бойко — Федорович должен быть на скамье подсудимых. Соблаговолите учесть нашу просьбу.
Бадаев говорил сдержанно, тихо, но каждое его слово четко звучало в тишине пустого зала. Даже секретарь перестал шелестеть бумагами. Прокурор свирепо смотрел на Бадаева, он никак не ожидал такого поворота. Солтан вскочил со стула, но председатель остановил его жестом, наклонился к судьям, и они начали шепотом совещаться. Бадаев стоял, заложив руки за спину, чернобородый, широкоплечий, не надломленный, не согнутый. Судья объявил — заседание отменяется.
Через три дня их привели снова, и снова повторилась та же процедура. Только после того, как перечислили подсудимых, в том числе и Федоровича, секретарь военно-полевого суда зачитал справку тюремной администрации: Бойко — Федорович бежал из сигуранцы, скрылся в катакомбах, а по сему не может быть доставлен в зал судебного заседания. Препятствие к слушанию дела было устранено.