Впрочем, Сталин и сам не знал, когда закончится нужда в Ягоде, Ежове или Абакумове. И в Берии.
Вид дачи вождя потряс Берию.
Он сначала решил, что у него галлюцинации.
Дом частично обрушился, крыша провалилась, покосилось крыльцо.
Как бы долго ни отсутствовал Лаврентий Павлович, смерть вождя наступила столь недавно, что эти изменения с домом произойти не могли.
Следовательно, это – злой умысел.
Но странный злой умысел: почему-то враги коммунизма и лично Иосифа Виссарионовича уничтожили лес – ведь здесь стояли могучие ели – лишь некоторые из них, сухие, без иголок, поднимались вокруг. Но их было слишком мало, даже не прикроешь забора.
Значит, Хрущев с Маленковым успели совершить это злодейство за то время, пока он сидел в камере.
Берия направился к дому. Из этого следует, что он все же не поверил в сказки про Новый год и возможность остаться в году старом, где нет нигде и никого, провалиться в прошлое. Да и как материалист может поверить в сказку о двойном мире, о мире естественном и мире подземном, в котором время стоит?
Чепуха какая-то! Мы этого не знаем и знать не хотим!
Дверь была открыта. Надо хотя бы проверить, какие повреждения нанесены мемориальному комплексу – так дачу Сталина Лаврентий Павлович называл вполне искренне.
И в дверях Лаврентий Павлович замер.
Изнутри доносилось пение. В два голоса.
Два женских голоса тянули песню «Сулико», любимую песню вождя, исполнявшуюся столь часто и столькими певцами, что даже Лаврентию Павловичу она несколько надоела.
– Что такое? – спросил он у Бетховена.
Тот улыбнулся, и, как показалось Берии, смущенно.
– Это милые, ни в чем не виноватые женщины, – сказал он. – Не надо их казнить и разоблачать.
Лаврентий Павлович поморщился. Он уловил издевку в словах Бетховена. И подумал: «Я до него доберусь. Он еще пожалеет...» Но о чем пожалеет Гуревич, он не знал, хотя был уверен, что не забудет. Не забывай обид – этому он выучился у Хозяина. И хоть не считал это главным своим занятием, распускаться гуревичам он не позволит.
– Что они там делают? – Лаврентий Павлович направился к двери, прошел сразу в бильярдную – угадал, откуда идет звук.
Зрелище, представшее его глазам, было ужасно: на большом бильярдном столе, который в последние годы не использовался, стояли две женщины – молодая и старая, высокая и коротенькая. Одеты они были в школьные платья – коричневые, с рукавами, юбки-клеш. Поверх платьев – белые передники с кармашками на плоских грудях.
Одна из них была завита, а может, волосы завивались сами, а на другой был большой черный, не по размеру парик, какие носили когда-то сподвижники Людовика какого-то.
Женщины держались за руки и, тщательно выговаривая слова, пели любимую песню Иосифа Виссарионовича.
Но они были в той бильярдной не одни.
На стульях, принесенных из столовой, сидели еще два человека, мужчина и женщина.
Они образовывали собой аудиторию.
Когда Берия вошел, мужчина обернулся и приложил палец к губам, показывая необходимость блюсти тишину.
Берия с Бетховеном остановились в дверях.
Все в бильярдной было как прежде, только окна разбиты и общее состояние свидетельствовало о запустении.
Женщины продолжали петь, но глядели на Берию и Бетховена со страхом, и потому одна начала фальшивить, а у второй сорвался голос, и она запела басом.
– Все! Все, все! – Мужчина встал и захлопал в ладоши. – Репетиция закончена. Я вас не выношу! Вы сознательные вредители.
Мужчина был рыжим, невысокого роста, с крупным носом и темными усами. Лицо его было Берии знакомо, но он не мог сообразить почему.
Женщины с трудом слезли с бильярдного стола, для чего им пришлось лечь на животы и сползать, нащупывая ногами пол.
– Вы не смотрите на меня так, – сказал рыжий человек, – я вас отлично знаю, Лаврентий Павлович, и рад вашему к нам прибытию. Это, конечно, случайность, что вам удалось обмануть жестокую старуху с косой, но не чудо то, что мы с вами воссоединились. Ну, обними меня, старый товарищ!
– Вы не Сталин, – сказал Берия. – Вы только изображаете из себя Сталина.
– А я что говорила! – воскликнула одна из певиц. – Он всегда фальшивил, а Иосиф Виссарионович не допускал никакой фальши даже в самых сложных партиях.
– Значит, вы думаете, что он – не Сталин? – спросил Бетховен. – У нас были сомнения, и я привел вас специально, чтобы их развеять.
– Но ведь я давно сюда попал! Посмотрите, какой я молодой! Я совсем юный, я из периода Гражданской войны, когда под Новый год меня окружили беляки под Царицыным и для меня остался только один путь – сюда!
– Простите, – сказал Берия, – а кто же тогда боролся с оппозицией, проводил коллективизацию, индустриализацию? Я, что ли?
– Конечно, вы подобрали двойника. Может, даже нескольких двойников.
– В то время, – сказал Лаврентий Павлович, поднимая указательный палец, – никто еще не подозревал, что Владимир Ильич Ленин скончается.
– Я читал, я знаю, – сказал Гуревич, – Сталин был ничтожной сошкой!
– Вот этого я бы не сказал, – возразил Лаврентий Павлович. – Так вы что же, изображаете здесь товарища Сталина? Нехорошо, молодой человек, и это граничит с политической провокацией.
– Я ему говорю – вот придет Берия, Берия нас рассудит, – сказал Гуревич.
Лаврентию Павловичу не нравились словечки, а главное – выражение глаз этого Бетховена еврейского происхождения. Издевался.
– Этого я и боялась больше всего, – сказала высокая певица. – Лжемученик! Вы знаете, что он замучил моего мужа?
– И я верила. Вы меня, может, и не знаете, меня зовут Евгения Бош. Я руководила расстрелами беляков в Крыму.
– Нет, не слышал, – сказал Берия и пожал протянутую ему холодную руку революционерки.
Он пребывал в полнейшей растерянности! Где же он находится? Ведь подземного мира нет, и он не предусмотрен марксизмом, хотя церковь, может быть, его и признает. То ему кажется, что вокруг психи, сбежавшие от атомной войны, то получается, что Бетховен не врет – иначе как могла так разрушиться и прийти в негодность сталинская дача? Кто мог ее так засорить?
Лаврентий Павлович был сторонником неожиданных действий.
– А где Хрущев? – спросил он у псевдо-Сталина. – Где Никита Сергеевич?
– Там, – ответил за самозванца Бетховен. – Он к нам еще не поступал.
– Вы уверены?
– Мы ни в чем не уверены.
– Вот мы и ждали вашего прихода, Лаврентий Павлович, – сказала большевичка Бош. – Мы хотим, чтобы вы провели в нашем коллективе политинформацию. Поставили нас в курс внутренних и иностранных событий. Можно ли на вас положиться?
Конечно, это просто кучка сумасшедших. Но сумасшедствие – хитрая штука. Оно же не исключает того, что весь мир сошел с ума. Если ты чего-то не понимаешь, Лаврентий, допусти, что ты и сам можешь ошибиться.
Отсюда следует, что Лаврентий Павлович был здравомыслящим человеком. Это делает подобных людей особенно страшными, если они служат сумасшедшим тиранам.