— И при каких же обстоятельствах вы с ним встречались? — довольно спокойно спросил Широков.
— Много лет назад я участвовал в создании трансгенного донора для этого вашего… Аркадия Петровича…
— Родословная его семьи ушла, можно сказать, в полное небытие… — рассказывал на вечернем заседании «Феникса» Марат Рябов. Он стоял перед экраном, на котором демонстрировались фотографии из семейного альбома Аркадия Петровича. — То есть о дореволюционном прошлом его предков известно одно: по отцовской линии он из социал-демократов… В тридцать седьмом многие члены семьи попали под каток репрессий. С тех пор, у оставшихся в живых сохранилась привычка никогда ни с кем не откровенничать…
— Эт точно… — шумно вздохнув, сказал Саша Бугров. — За столько времени он с нами ни разу не квасил. Трезвенник, понимаешь… Странно ведь это…
— Может, действительно, наболтать лишнего боялся? — проговорил Марат Рябов.
— Кстати, странная у него фамилия, — не успокаивался Саша Бугров.
— Фамилия Аркадия Петровича связана с подпольной деятельностью его прадеда, революционера, который пользовался своим псевдонимом, как завесой. Отсюда и пошло — Завеса… Предок этот был знаком с Плехановым, Богдановым… Впрочем, сегодня это уже забытые имена, а когда-то знакомством и сотрудничеством с такими людьми гордились…
— Не отвлекайся, — попросил Марата Павел Иванович.
— В школе Аркадий был председателем пионерского отряда, в университете — комсоргом, — продолжил Рябов. — В восьмидесятых — вступил в компартию. Однако пробыл в ней недолго: в начале перестройки наш юрист быстро переориентировался и одним из первых вышел из её рядов, поняв, какие перспективы открываются с приходом новых времен для неглупого и деятельного человека.
На экране мелькали фотографии Завесы: в спортивном костюме на турнике, на пляже в Серебряном Бору, на соревнованиях по теннису…
— К середине девяностых, Аркадий вошел в когорту самых дорогих юристов Москвы, — Рябов включил видеопроектор и на экране появился Завеса, выступающий на заседаниях суда, дающий интервью журналистам, отдыхающий в компании сильных мира сего. — При этом он успевал оказывать помощь не только нашей фирме, но и целому ряду бизнесменов, а также правоохранительным органам, поскольку понимал, что только в подлинно правовом государстве сможет развернуться во всю мощь своего таланта…
— И мало кто знал, что последние десять лет он был болен раком крови, — продолжил вместо Рябова Сергей. — Он тщательно скрывал, что его, так называемые командировки, в действительности, протекали в онкологическом центре…
— Я-то про его болезнь знал… — сказал Широков, после затянувшегося молчания. — Он не раз говорил мне, что по ночам его посещает одно и то же видение: будто он лежит на столе, в морге. Голый и посиневший…
— А ведь всегда казался таким бодрым… — вздохнув, сказал Саша…
— Он не желал мириться со своей участью и настойчиво искал выход, — завершил сообщение Сергей. — Лет десять назад он вышел на «Геронт», то есть на Клинику…
— А не пора ли нам, товарищи, разобраться с этим бывшим правительственным пансионатом? — спросил неизвестно кого Широков…
— У меня тут идея интересная появилась, — заявил неожиданно Марат Рябов. — Раненый на острове боевик, Фёдор Бузаев, является одним из доверенных лиц Легата. Особым умом Федя не отличается, но Легату предан, как пёс…
— Я так думаю, что в Красном Море на Легата работал не только этот Федя, — предположил Андрей. — По моему, там всё заваривал Никита…
— Да, Никита старался быть независимой фигурой, — перебил Андрея Рябов. — А точнее, он хотел угодить «и нашим и вашим», поэтому столько лет метался между Костоломом и Легатом.
— Я не удивлюсь, если выяснится, что в Красном Море он работал не только на Легата, но и на зарубежных покровителей, — сказал Андрей.
— Именно поэтому я и говорю про Фёдора, — продолжил Рябов. — С одной стороны, это фигура не из самых первых, с другой стороны, как говорится, особа, приближенная к Легату. Если нашпиговать этого Федю всякими нанотехнологическими цацками, а затем инсценировать его побег, он может привести нас в логово…
— Он сейчас в тюремном госпитале, этот Федя? — спросил Широков.
— Совершенно верно, — Марат Рябов помрачнел.
— Но из него ведь невозможно бежать! — воскликнул Сергей.
— Забрать Федю, или ещё кого, через официальные инстанции я оттуда смог бы… — задумчиво проговорил Широков. — Но ведь и на нашем верху кто-то связан с Легатом и его сообщниками. Высокопоставленными, подчеркиваю, сообщниками. Если я начну действовать, через верх информация просочится к Легату и прочим господам из верхушки «Геронта». И тогда этого Федю будут проверять и в хвост и в гриву…
— Точно! — поддержал Широкова Сергей. — Просветят нашего Федю аппаратурой, не уступающей нашей, и вся затея с наноштучками, — псу под хвост…
— Значит надо устроить ему самый натуральный побег, — проговорил Андрей. — И лишь один человек в состоянии это сделать…
— Ты имеешь в виду нашу русалочку? — встрепенулся Широков.
— А кому же ещё это под силу?..
2. Федя
Федор Бузаев уже не помнил времён, когда дымящиеся трубы заводов и фабрик, нарисованные на агитплакатах, вызывали в советских гражданах чувства радости и гордости за отечественную индустрию. Ну, не испытывал Федя подобных чувств, хотя заводские трубы, коптящие небо, окружали его с самого раннего детства. Отпахав смену на заводе, местные работяги часто не имели альтернативы бутылке с зелёным змеем. К тому же в Мариуполе, длительное время называемом Ждановым, кроме развитой металлургии имелась лишь отравленная окружающая среда, порождающая атмосферу уныния и безысходности. Поэтому не было ничего странного в том, что к алкоголю и времяпровождению в сомнительных компаниях, Федя приобщился в возрасте, который принято называть нежным.
То ли гены, то ли фамилия (ведь бузили, наверно, его предки, коль такая фамилия!), но Федю, после приёма огненной воды, всегда тянуло на приключения. Ещё в подростковых компаниях он постоянно баламутил окружающих, вдохновляя приятелей собственным примером на сомнительные подвиги. Возможно, родись Федя во времена Отечественной Войны, или, к примеру, в офицерской семье, то стал бы он прославленным защитником родины. Но юность его протекала в смутные перестроечные годы, когда идти в армию считалось делом, совершенно не понтовым. А, поскольку силушкой Федю природа не обделила, то чесал он свои пудовые кулаки по любому поводу, а ещё чаще — и без всякого повода.
При всём при том, Федя был человеком простодушным и незлобивым. Никому ничего не стоило обдурить его, потому и облапошивали его все кому не лень, втягивая в тёмные делишки. И нет ничего удивительного в том, что к тридцати годам Федя имел две ходки.
Привязался Легат к Феде именно из-за его детского простодушия. Постоянно окружённый скользкими, без чести и совести согражданами, Легат отдыхал душой рядом с Федей. На Федю можно было положиться, а главное, — задания, не требовавшие особой смекалки, Фёдор Бузаев выполнял чётко и безукоризненно.
Со временем и Федя оценил выгодность своего нахождения рядом с Легатом. Никто отныне не рисковал бессовестно использовать и подставлять верзилу, приближённого к криминальному боссу. Потому и служил Федя Олегу Николаевичу Тихомирову, как верный пёс.
К Никите Федя был приставлен Легатом, в силу перечисленных причин. Он стал глазами и ушами босса, докладывая ему о каждом шаге неудавшегося музыканта-импотента. После гибели Костолома Никита вновь примазался к Легату. И как обычно, к жуликоватому перебежчику был тут же вновь приставлен Федя. Легат не брезговал пользоваться такими типами, как Никита, поскольку в определённых обстоятельствах их изворотливость ему была нужней, чем отсутствующая у них порядочность.
Федя участвовал в обоих попытках Никиты захвата Виктора и Инги Кисилевых. Во время представления «Маски-шоу» в бассейне клуба дайверов он потерял два зуба, а в операции в Красном море едва не расстался с жизнью. К его счастью раны, от очереди из «калашникова», оказались несмертельными, и после изъятия пуль из плеча и руки, Федя отлёживался в спецгоспитале для заключённых.