Машина миновала ворота университетского городка и понеслась по улицам Луиса. Был вечер — тот самый миг, который отделяет шумный и безалаберный ночной Луис от Луиса дневного — озабоченного, делового, спешащего. Короткие сумерки взорвались вспышкой яркого оранжевого цвета — в городе зажглись фонари.
Голова кружилась все больше.
«А может быть, все же лучше было бы остаться в госпитале?»
Стив закрыл глаза и откинулся на сиденье.
Надо собраться с силами, сосредоточиться. И он решил думать о чем-нибудь другом, только не о том, что ему предстояло и к чему он давно уже был внутренне готов.
Например, о том же университетском госпитале. Стив уже бывал здесь — навещал больного товарища.
Сначала нужно было стоять в очереди внизу, около конторки, за которой сидел невозмутимый старик в круглых железных очках, совершенно седой. К нему обращались с почтением, называли его «папа». Он долго и с достоинством листал толстые книги, отыскивая фамилию больного, к которому пришли, старательно читал ее и затем поднимал взгляд на робко переминающегося с ноги на ногу просителя.
— Доктор велел не пускать, — говорил он в раздумье. — Случай очень серьезный...
Тогда родственник налегал животом на конторку и выкладывал на нее пару монет.
— Ну, ну, деревенщина! С дерева, что ли, только слез, — орал старик. — Нечего здесь грязь разводить!
И, делая вид, что смахивает пыль с конторки, старик ловко сгребал монеты.
— Папа, будь добрым, — жалобно говорит проситель. — Доктор-то и не узнает!
— Знаем мы вашего брата, — ворчал старик. — Да что сделаешь! Все мы люди. А доктора тоже, ученые, колют и колют людей. Может, родное лицо увидеть — и лекарства никакого больше не надо. Идите уж, — вздыхал он. — Палату-то знаете?
— Знаем, не первый раз...
И родственники — человек пять-шесть с детьми всех возрастов — чинно шествовали в коридор налево — холодный, ведущий в холл, откуда разбегались другие коридоры, крытые по полу линолеумом, по которым сновали девушки в высоких белых наколках и синих форменных платьях с белыми передниками — санитарки.
У сестер были фиолетовые платья. А врачи — здесь были врачами только мужчины — ходили в белых халатах, коротких, с голыми по локоть руками.
Санитарки были молоденькими все до одной. По правилам госпиталя здесь могли работать только незамужние — и сестры и санитарки. Как только девушка выходила замуж, ее сразу же увольняли. Но замужем были многие и всеми силами скрывали это от администрации.
Время от времени разражались скандалы: старшая сестра вдруг начинала подозревать у кого-нибудь беременность, и тогда после осмотра врачом, если подозрения подтверждались, несчастную с позором изгоняли.
Кто и почему ввел это нелепое правило, никто точно не знал. А требовать его отмены девушки не решались.
Стив давно уже хотел организовать здесь отделение Конгресса молодежи, но девушки были инертными, да и у парней из конгресса — стоило лишь завести речь об университетском госпитале — сразу же срывались шуточки отнюдь не политического характера.
Гоке тоже был против.
— Нам нужны революционные бойцы, а не бабьи юбки, — говорил он.
«Гоке. Интересно, где он сейчас? И когда он решился на штурм посольства — уже накануне, когда они договаривались о совместных действиях, или в последний момент, у запертых решетчатых ворот?
Как все-таки Гоке изменился!»
Они были погодками и родились в одной деревне. Их отцы дружили. И когда на плантации какао, которым жила деревня, напала «черная болезнь» и мистер Грин, начальник района, приказал срубить и сжечь все деревья, их отцы вместе подались на угольные шахты — в Ива Велли. Там был верный заработок — небольшой, но верный. Два раза они приезжали оттуда на рождество, и тогда в их домах собиралась вся деревня. И Стив и Гоке то и дело бегали с пустыми колебасами — сушеными тыквами — к потайному колодцу в роще за деревней — там в большой железной бочке из-под керосина хранился «иллисит джин» — самогон из пальмового сока.
Иногда администрация района присылала в деревню полицейского — конфисковать «джин». Правда, до сих пор все обходилось — толстый Кардинал Джексон, вождь деревни, всегда умел договориться с чернокожим полицейским, но если готовилось празднество и «джина» изготовлялось особенно много, его на всякий случай хранили в общественном тайнике.
Празднества обычно продолжались дня три, и потом шахтеры уезжали обратно без единого пенса, но с полными колебасами выпивки — расплачиваться за проезд.