Лихие водители разбитых грузовиков, окрещенных «буш-такси», считали, что самогон облегчает и сокращает им дорогу, и охотно принимали таких пассажиров.
На третий год на шахты уехала вместе со всеми своими детьми и мать Гоке. Мать Стива осталась в деревне. Так было ближе к Луису, вернее, к Центральной тюрьме Луиса, где тогда — уже в третий раз! — сидел преподобный Самуэль Огву, родной брат матери. Друзья прозвали его за смелость в борьбе за свободу — Симба — Лев, — и никто тогда не рискнул бы назвать его «Старый Симба».
Мать ездила навещать его каждый месяц и несколько раз брала с собою маленького Стива. Обычно они долго сидели у высокой тюремной стены и ждали вместе с толпой родственников других заключенных.
Арестанты, в широких белых рубахах с синими полосами, в таких же штанах и босиком, проходили мимо них небольшими группами — по восемь-десять человек.
Они шли и размахивали тяжелыми, острыми мачете, которыми косили траву в городских скверах. Полицейский, затянутый в серый мундир, изнемогая от жары, плелся сзади. Вид у него был унылый и измученный, и даже дубинка, свисавшая на шнурке, привязанном к кисти правой руки, казалась ему в тягость.
Стив все удивлялся: почему когда-нибудь арестанты не нападут на полицейского, не отнимут у него дубинку и не убегут?
Не бежал и Симба. Правда, его не водили косить траву в городском парке, на стадионе или ипподроме. Его называли «политическим», и начальник тюрьмы, северянин-гвианиец, относился к нему с уважением, не говоря уж о стражниках и других заключенных.
Потом Симбу отправили куда-то на далекие острова, — подальше от Гвиании.
Как-то утром, когда мать толкла ямс, а Стив как старший из детей раздувал угли в старой чугунной жаровне, к ним в компаунд пришел учитель — преподобный мистер Эванс Ошилим, в черном сюртуке, торжественный и важный. В руках он держал газету.
Так Стив узнал, что его отец, как и отец Гоке, как и еще восемьдесят семь шахтеров, бунтовал и требовал, чтобы белые люди платили им больше денег. И тогда были вызваны солдаты — черные солдаты, они стреляли по бунтовщикам. И все восемьдесят семь человек были убиты.
А потом в деревню вернулись и мать Гоке, и сам Гоке. Он был молчалив и угрюм. Через всю щеку у него была рана, которая долго не заживала.
Целыми днями Гоке сидел в углу хижины и молчал.
Они ходили вместе в миссионерскую школу, и преподобный Эванс Ошилим, глядя на них, любил помянуть в своих наставлениях заблудшие души, забывшие о смирении, возгордившиеся и покаранные богом.
— Я его убью, — после одной из таких сентенций сказал Гоке.
И Стив понял — Гоке это может.
Гоке был скрытен. Сколько Стив и другие ребята из деревни ни расспрашивали его о том, как у него появился шрам, он так ничего и не рассказал. Правда, в деревне все равно знали, что он был вместе с отцом у шахтоуправления, когда на шахтеров напали солдаты, но, если бы об этом рассказал сам Гоке, это куда как было бы интереснее!
Потом вдруг все изменилось. Говорили, что над Африкой дует «ветер перемен».
Симбу вернули из ссылки. Мало того, он стал главой правительства самоуправления колонии Гвиании, и сам генерал-губернатор сэр Гибс советовался с ним по многим важным вопросам.
И Стив и Гоке переехали в Игадан, где закончили школу второй ступени, а затем поступили в Игаданский университет, в юридический колледж. С ними было еще несколько юношей из их же деревни.
За учебу платил Симба, о котором теперь говорили «Старый Симба». Это было и признаком уважения, и... Впрочем, что из того, что кое-кто из юнцов произносил слово «старый» с нескрываемым презрением?
Стив и Гоке дружили. Но в их дружбе было что-то такое, что заставляло их ревностно относиться к успехам друг друга. Казалось, что каждый из них зорко следил за другим, стараясь не позволить ему ни в чем обогнать себя.
Они вместе создавали в университете Игадана Конгресс молодежи Гвиании. Сначала это было нечто вроде обычного молодежного клуба, которые тысячами возникали и распадались по всей стране.
По вечерам они собирались в университетском общежитии или у кого-нибудь из друзей в городе: пили пиво, танцевали под плохонький проигрыватель. Однажды кто-то заговорил о социализме. Это было модно. В стране, только что получившей независимость, все бурлило, кипело. Все ждали перемен.
Но шли дни, недели, месяцы. Английский флаг, торжественно спущенный на столичном стадионе, казалось, продолжал развеваться над страной. Отгремели звуки гимна Гвиании, впервые исполненные все на том же стадионе, но жизнь, казалось, текла по-прежнему.