И… да, это не ошибка. Из одного тоннеля слабо тянуло запахом тухлого мяса — отвратительным запахом. Я едва успел подавить вой вышедшего на охоту волка и затрусил к тоннелю…
ГЛАВА 25
Проход был длинным, извилистым, пересеченным множеством других тоннелей. Не веди меня мое обоняние, я бы скоро заблудился. Путь освещали испускавшие огонь Руки — над каждой выбитой в скале кельей. Но кельи встречались редко. Общеизвестно, что кандидат на первую ступень посвящения должен в одиночестве провести здесь сутки, но лишь в отдельных случаях после этого на него снисходило благочестие и святость. Утверждали, что так душа вознаграждается за творимые без помех молитвы и размышления. Но я подозревал, что на них нисходит отнюдь не святость…
Некие запахи, едва уловимые даже моим волчьим обонянием… от них шерсть на загривке становилась дыбом.
Через некоторое время все эти запахи были заглушены другим, след которого и вел меня. Когда наконец я добрался до источника запаха, пришлось на время задержать дыхание. Так, не дыша, я и заглянул в келью.
Тусклое голубое свечение, льющееся с пальцев над входом, давало света вряд ли больше, чем ночник в большой палате. На соломенном тюфяке спал Мармидон. Чтобы было теплее, он укрылся рясой. Столь же грязной, как и его кожа. Помимо рясы, у него был сухарь, жестяная банка с водой, чашка, иоаннитская Библия и свеча, чтобы можно было читать Библию. Должно быть, он покидал келью только тогда, когда нужно было посетить расположенную дальше по тоннелю каморку с люком. Но и если бы он вообще не выходил из кельи, особенной разницы не было.
Ф-фу!
Отступив немного, я превратил себя в человека. В этом облике зловонные испарения действовали на меня не так сильно. Да и вновь обретенный человеческий разум человека взял верх над инстинктом зверя. Кстати, Мармидон, несомненно, даже не замечал зловония.
Я вошел в его жилище. Опустившись на корточки, я потряс его за плечо. Свободной рукой вытащил нож.
— Вставай, ты!
Он забарахтался, проснулся и, увидев меня, застыл с разинутым ртом. Должно быть, я представлял собою весьма зловещее зрелище. На голое тело надето местами что-то черное и облегающее, а на лице нет и тени милосердия. Впрочем, и его лицо с ввалившимися глазами выглядело тоже неважно в этом мертвенном свете. Он не успел закричать — я зажал ему рот ладонью.
Щетина на небритой физиономии кололась. Тело посвященного колыхалось, как тесто.
— Тихо, — произнес я выразительно. — Или я выпущу тебе кишки.
Он показал знаками, что согласен, и я отпустил его.
— М-м-мистер Матучек… — шептал он и, съежившись, все старался отползти от меня, пока не наткнулся на стену.
Я кивнул:
— Пришел потолковать с тобой.
— Я… Как… О чем, во имя Господа?
— Верни мне мою дочь в целости и сохранности.
Мармидон чертил в воздухе кресты и другие знаки.
— Вы сошли с ума? — Он нашел в себе силы внимательно посмотреть на меня и сам ответил на свой вопрос. — Нет. Я могу сказать это твердо…
— Я не одержим демоном! — прорычал я. — И я не сумасшедший. Говори!
— Н-но мне нечего сказать. Ваша дочь? Я и не знал, что у вас есть дочь!
Мир закружился. Я попятился назад.
Он не лгал. Он не мог лгать в таком состоянии.
— А?.. — только и мог выдавить я.
Он немного успокоился, пошарил вокруг в поисках очков.
Нащупав, нацепил их и, опустившись на тюфяк, вновь взглянул на меня.
— Это святая правда, — сказал он настойчиво. — Почему у меня должны оказаться сведения о вашей семье? Почему кто-то из вашей семьи должен оказаться здесь?
— Потому что вы сделались моими врагами!
Во мне опять закипела ярость.
Он покачал головой:
— Мы никогда не враждуем с человеком. Как мы можем сделаться его врагами? Мы используем Евангелие Любви.
Я фыркнул. Он отвел глаза.
— Что ж, — голос его дрогнул. — Все мы — сыны Адама. Мы тоже, как и любой другой, можем впасть в грех. Признаю, что тогда меня охватил гнев… когда вы выкинули… этот фокус… когда ваша хитрость заставила нас… заставила те невинные души…
Я взмахнул ножом. Лезвие сверкнуло..
— Прекрати болтать чепуху, Мармидон! Единственная невинная душа в этом деле — трехлетняя девочка. Ее похитили. Она в Аду!
Его рот широко открылся, глаза выпучились, как у лягушки.
— Говори! — приказал я.
Какое-то время он не мог выдавить из себя ни слова, а потом в совершеннейшем ужасе просипел:
— Нет! Невозможно! Я бы никогда… никогда!!!
— А как насчет твоих дружков-священников? Который из них?
— Никто! Клянусь. Этого не может быть…
Я кольнул его острием ножа в кадык. Он содрогнулся:
— Пожалуйста, разрешите мне узнать, что случилось. Разрешите мне попробовать помочь вам.
Я убрал нож; пошатываясь, прошел пару шагов, сел; хмурясь, потер лоб. Все это расходилось с тем, что я думал сперва.
— Послушайте, — начал я обвиняющим голосом, — вы сделали все от вас зависящее, чтобы лишить меня смысла моего существования. А когда вся моя жизнь пошла под откос, что я должен подумать? Если вы невиновны, вам лучше представить мне убедительные доказательства этого…
Посвященный сглотнул слюну:
— Я… Да, конечно. У меня не было намерения причинять какой-либо вред. То, что вы сделали…. делаете… это грех. Не обрекайте себя на вечное проклятие. И не толкайте других на такой же путь греха. Церковь не может оставить это без внимания. Ее служители… большинство из них… помогут вам во всем, что только от них зависит.
— Кончайте проповедь! — приказал я. Помимо всего прочего, я не хотел, чтобы возгоравшийся в нем пыл пересилил его страх передо мной. — Придерживайтесь фактов. Вы были посланы натравливать на нас ту банду. Вы их подстрекали!
— Нет… Хорошо, я вхожу в состав добровольцев. Когда происходили те события, мне разрешили принять в них участие. Но не для того, чтобы… чтобы сделать то, о чем вы говорите… нет, чтобы оказать помощь, помощь советом, осуществлять духовное руководство… ну, и обеспечить защиту против возможного с вашей стороны колдовства… Ничего более! Вы же сами напали на нас.
— Конечно, конечно. Это мы начали пикетирование, а когда оно не сработало, силой вторглись на чужую территорию, установили блокаду, учинили факты вандализма, терроризма… Ха-ха! И действовали вы исключительно в качестве частного лица! Правда, когда вы потерпели неудачу, то нашли поддержку и утешение у вашего руководства. И уже вернулись к исполнению своих обычных обязанностей.
— На меня наложена епитимья за то, что я согрешил гневом, — заявил он.
Легкая дрожь пробежала у меня по позвоночнику. Ну вот, теперь мы добрались до главного.
— Вас поместили сюда не просто потому, что вы рассердились на нас. Что вы сделали на самом деле?
Его снова охватил ужас. Он воздел бессильные руки.
— Пожалуйста… Я не могу… Нет!
Я поднес нож к его лицу.
Мармидон нахмурился и быстро сказал:
— Разгневался на вашу жестокость, упрямство… и наложил на вас всех проклятие. Проклятие Мабона. Посвященные отцы… Не знаю, как они узнали о том, что я сделал, но Адепты наделены даром… Когда я вернулся, мне сказали, что последствия могут оказаться гибельными. Ничего больше я не знаю. Пока я находился здесь, мне никто ничего не говорил. Никто не приходил сюда… Что, действительно были какие-то последствия?
— Как сказать… Что это за проклятие?
— Это не заклинание. Вы понимаете между ними разницу, не так ли? Заклинания, используя законы волшебства, вызывают к действию сверхъестественные силы или призывают нечеловеческие существа. Это, мистер Матучек, то же самое, что нажать спусковой крючок или свистнуть собаке. Это — как использование любого инструмента. Молитва — другое. Это мольба, обращение к Всевышнему. Проклятие — не что иное, как формула, в которой содержится просьба… ну, наказать кого-то. Всевышний либо его ангелы выполняют просьбу, если увидят, что человек должен быть наказан. Лишь им дано судить…