Карлслунд запнулся.
Грисволд, тихо ступая, подошел в двери и сказал привратнику, или кто там был:
— Передайте ему, что я провожу важный эксперимент и не могу прервать его. Пусть он оставит свой номер, и примерно через час я позвоню ему.
«Спасибо тебе, спасибо! — кричала одна половина моего сознания. Вторая корчилась, опутанная холодными кольцами непонимания: — Где же милосердие Божье? Ты захотел, чтобы это случилось… но что есть Твоя воля?.. Не может быть, чтобы все это было на самом деле… или люди — всего лишь марионетки в жестокой игре-головоломке?..»
Бог не мог желать крушения наших планов… нашего путешествия. Он не мог хотеть, чтобы маленькая девочка осталась в Аду. Он сделал это нечаянно, читая полицейские новости… Но жертвы преступлений уже освобождены смертью, им уже дано утешение. По крайней мере, так утверждают все церкви. Но откуда церковники знают? Может, ничего нет, кроме игры случайностей, взаимодействия слепых сил? А может, Всевышний и Падший — одно и тоже? А может… Нет, это в тебе говорит отчаяние, с которым ты уже сталкивался прежде — отчаяние Ада. Держись, Матучек! Не сдавайся! Выводи своим неправильным баритоном: «Вперед, Христа Солдаты»… А если не сработает, мы попробуем что-нибудь другое.
Прилагая все усилия, мы с трудом добрались до конца службы. Благословение. Затем Карлслунд, с трудом выговаривая слова, произнес:
— Я не уверен, что нам еще что-нибудь удастся. Необходимое благоговение утеряно.
Неожиданно ему ответил Харди:
— Пастор, ваша церковь основное значение придает вере. Но для нас, католиков, не менее важны дела.
Карлслунд не стал спорить:
— Что ж, ладно… Можно попытаться. О какой помощи вы просите?
Барни, Джинни и все прочие обменялись озабоченными взглядами. Я понял, что в спешке они забыли договориться об этом. Точное определение не казалось им настолько необходимым, ибо Небо не так ограничено, как Ад.
Барни откашлялся:
— Э-э… Идея состоит в том, что настоящий ученый, например, математик, и после смерти будет заниматься исследованиями, повышать квалификацию, приобретать все новые знания. Там он может достигнуть таких высот, что нам и представить трудно. Нам необходим математик, занимавший ведущие позиции в неэвклидовой геометрии.
— Таким обычно считают Римана, — сказал Фалькенберг, — но он, как правило, опирался на работы других. Например, Гамильтона. Мы не знаем, как далеко продвинулся несравненный Гаусс, ведь он опубликовал лишь обрывки своих размышлений. В целом я предпочитаю Лобачевского. Он первый доказал, что геометрия не теряет внутренней согласованности, если откажется от аксиом о параллельных.
Насколько я помню, это произошло примерно в 1830 — 1840 годах, хотя я никогда не увлекался историей математики. Все, что было сделано позднее в области неэвклидовой геометрии, берет свое начало в идеях Лобачевского.
— Выбираем его, — решил Барни. — При этом примем во внимание, что остается неизвестным, можем ли мы вообще уговорить какую-либо великую душу стать нашим союзником. Вообще какую-либо, вот ведь в чем дело, — добавил он упавшим голосом и обратился к Фалькенбергу: — Вы займитесь чарами, а мы приступим к составлению молитвы…
Все это тоже потребовало времени, зато мы оказались слишком заняты, чтобы сходить с ума, а ведь только этим мы и занимались с той минуты, когда служба была нарушена. Мы делали пассы, произносили заклинания, напрягали волю и ощущали, как нарастает Поток энергии, устремившийся к точке прорыва. Давление энергии достигло неописуемой силы. Это было не повседневное чародейство, это была вершина современного научного волшебства. Неизвестно откуда поползли тени. Они делались все гуще. Окна напоминали тусклые, горящие в ночи фонари. Пламя семи свечей сделалось неправдоподобно высоким, хотя света и не давало. Символы на потолке засверкали ярче, начали медленно вращаться. На пальцах наших поднятых рук, на волшебной палочке Джинни засветились огни Святого Эльма. Такие же огни потекли, потрескивая, с шерсти стоявшего на плече Джинни Свертальфа, с ее распущенных волос. Арфа заиграла сама собой, ее струны вторили протяжной музыке сфер, свивая взад и вперед рисунок танца.
Я не увидел в темноте, кто из нас семи медленными размеренными шагами вышел из ряда, лишь услышал крик:
— Алеф!
Много позже:
— Вайн!
При этом выкрике все мы замерли.
Арфа смолкла. Нас окутало вечное молчание бездонного космоса. Знаки зодиака вращались все быстрее и быстрее, пока не слились, образуя Колесо Времени. Карлслунд встал и воздел руки перед алтарем.