— Что бы здесь ни оказалось, оно не сможет выйти за пределы пентаграммы, — напомнил я. — Мы будем действовать очень быстро. Будьте наготове, пустите в ход все свое волшебство, чтобы оно не вернулось обратно. Не знаю, что нам удастся обнаружить. Возможно, все это будет иметь большое научное значение, а людям необходимо побольше знать об Аде. Хотя, скорее всего, наша добыча будет равна нулю. Но все же подготовьте замену.
— Ладно. Для сумасшедшего ты рассуждаешь разумно. — Барни вытер глаза. — Проклятье, я, должно быть, подцепил какую-то аллергию.
Когда мы прощались, сухие глаза оставались лишь у Яниса. И в мозгу моем, размеренно и печально, звучала чужая мысль:
«Стивен Антонович, Вирджиния Виллиаминовна и кот, наверняка обладающий своей собственной душой, я больше не могу помогать вам. Теперь я обязан стать простым наблюдателем. Только наблюдателем, удовлетворяющим свою собственную любознательность. Не буду отягощать вас горем, которое вызывает у меня эта необходимость. Вы более не будете ни сознавать, ни ощущать моего присутствия. Прощайте! Да благословит вас Бог!»
Я почувствовал, как он уходит из моего сознания. Как сон, который обесцвечивается, когда вы, проснувшись, пытаетесь вспомнить его. И вскоре от него осталось лишь ощущение чего-то хорошего, происходившего со мною в течение двух-трех часов. Или нет, не совсем так. Подозреваю, что своим спокойствием в последующие минуты я обязан его незримому присутствию. Он не мог не помогать. Он был Лобачевским…
Рука об руку, держа свои метлы, мы с Джинни вступили в фигуру связи. Впереди шествовал Свертальф. В самой ее середине мы остановились, чтобы поцеловаться и шепнуть друг другу последние слова, а потом медленно натянули маски. Оставшиеся приступили к волшебству.
Зал снова окутался тьмой. Я ощутил, как скапливается энергия. Прогрохотал гром, заходил пол под ногами. Фигуры товарищей как бы отдалялись, и я уже висел над их головами. Сквозь усиливающийся грохот я расслышал, как моя ведьма начала читать то, что написано на пергаменте. Там стояло и имя «Викторикс», и теперь силы природы переносили нас туда, где она находилась. Переносили сквозь дьвольское пространство-время.
Зал, звезды, Вселенные — весь мир начал вращаться вокруг нас. Мы находились в центре урагана. Все быстрее и быстрее вращался мир. Он превратился в одну гигантскую мельницу, а потом остался лишь рев громадного водопада. Нас крутил, топил, засасывал бесконечный водопад и водоворот. Последний проблеск угасавшего со страшной скоростью света… и когда мы достигли конца бесконечности, свет умер. А в самом конце нас ждал такой ужас, что мы никогда бы не осмелились встретиться с ним.
Никогда, если бы не наша дочь, Валерия Викторикс…
29
Должно быть, я на минуту потерял сознание. На минуту, а, может, на миллион лет. Внезапно, как будто щелкнули выключателем, — и я начал понимать, что наше путешествие окончено, и мы куда-то прибыли. Куда-то, что бы это такое ни было.
Я привлек Джинни к себе. Мы смотрели друг на друга, ощупывали дрожащими пальцами. Никаких повреждений. Свертальф также был в полном порядке. Он не требовал, чтобы на него обращали внимание — значит, с ним все в порядке. Больян тут же заставил его пуститься бегом по расширяющейся спирали, чтобы выяснить обстановку.
Я осторожно сдвинул маску, вдохнул воздух. Он был ужасающе холодным. Дул ветер, пронизывающий до самых костей, но воздух казался чистым. Если быть точным — стерильным.
Стерильность. Все здесь было пропитано ею. Небо было абсолютно, беспредельно черным. Но каким-то образом мы видели звезды и планеты, похожие на безобразные груды шелка. И те, и другие — глаз видел ясно — двигались по хаотичным траекториям. Это были пятна еще более глубокой тьмы, тьмы, которая означает не отсутствие, а отрицание света.
Мы стояли посреди голой равнины — серой, плоской, словно отлитой из железобетона. Ничего вокруг не было, если не считать рассыпанных повсюду камней. Среди камней не было двух одинаковых, но все они были неизменно уродливы.
Свет исходил от почвы. Бледный, бесцветный, не дающий теней свет. Что находилось вдалеке — не было видно. Но равнина, казалось, продолжалась бесконечно — ни горизонта, ни препятствий. Не было ни движения, ни звука, ни сторон света — лишь тоскливый свист ветра.
Всякие мерзости мне приходилось видеть, но такое… Нет, ужаснее всего, что было и будет — подменыш в кроватке нашей дочери…
Джинни тоже сняла маску и, как и я, повесила ее на свой баллон. Она вся дрожала, крепко обхватив себя руками.