— А вы себе–то чашечку помыли? — вместо этого спросил он, невольно, по старой профессиональной привычке, подстроившись под говор.
— Приглашаете? — томно выдохнула Марь Филипповна, явно дождавшись своего звездного часа, и поправив, наконец, кудряшки вместо бигуди.
— Настаиваю, — с патрицианским великодушием подкорректировал Рой.
Улучил момент, когда Марь Филипповна шагнула к раковине, и ловко протиснулся к предложенному табурету, сцапав по дороге самый просящийся в рот пирожок. Оказавшийся при этом настолько вкусным, что только железная выдержка не дала после первого же куска зажевать его целиком. Хитрое тесто ломалось, как пирожное, но не крошилось, и прямо–таки таяло на языке, оставляя послевкусие, удивительно гармонирующее с сочной начинкой.
— А теперь с лучком! С лучком и яичком попробуйте, — с плохо сдерживаемым восторгом проговорила Марь Филипповна. — Тоже, пока не остыли. После молочком запьете, оно весь запах отобьет, если боитесь. Тоже Леночка научила, она у нас столичная штучка была, в Москве на историческом факультете училась, могла в школе преподавать и много всего полезного знала. Говорила, что так древние греки делали, только у них козье молоко было, а не коровье. Ну, думаю, коровье–то еще лучше действует, оно же вкуснее и не пахнет. А у нас, представляете, корень петрушки жевали для таких случаев.
Рой, мысленно улыбнувшийся при упоминании о древних греках, усиленно закивал с набитым ртом. Он почти испытывал неловкость — оттого что никак не мог остановиться, и перестать брать следующий пирожок, когда прежний заканчивался. То есть, неловкость он испытывал, конечно, но какую–то совсем неубедительную, потому что было слишком вкусно.
— Знаете, что, — решилась Марь Филипповна, когда на обоих блюдах осталось едва ли по трети от принесенного. — Давайте я для вашей жены рецептик запишу. Берегла его берегла, как обещала, никому не давала, и что?
Рой чудовищным усилием протолкнул в пищевод очередную порцию:
— Не надо для жены, — поспешно выдавил он.
Плохо пережеванное встало колом, едва не вышибив слезу.
— А что так? — всем весом подалась вперед Марь Филипповна, чудом не своротив стол.
Сцилла, определенно, Сцилла.
— Да стар я уже, привычки менять, — отдался на волю течения Рой. — Всю жизнь в работе, в разъездах, в командировках. Мне и одному хорошо.
— Ой, да что вы такое говорите?! — под ментальный хохот обожравшегося роевскими пирогами Ерика, всплеснула руками Марь Филипповна. — Ну сколько вам? Сорок пять? Пятьдесят? Разве это старость? А сколько молодых интересных женщин, — снова поправив кудряшки и выставив грудь, как флаг на Рейхстаге, ринулась она в атаку, — сколько молодых интересных женщин были бы счастливы ждать вас из командировок, готовить к вашему приезду самые любимые блюда, дом украшать, согревать вам… сердце.
— Вообще–то тридцать восемь, — сухо поведал Рой, мощным гребком выведя полуутопшее судно в относительно нейтральные воды.
— А? — у Марь Филипповны вытянулось лицо. Ерик на своем подоконнике уже не ржал — валялся кверху брюшком, хрипел и слабо дрыгал всеми тремя парами лапок. Госпожа явно судорожно подсчитывала разницу, но выходило, что даже если она где–то ошиблась на десятку, то особого значения это уже не имело. — Ага, — на удивление быстро пришла она в себя, — так ведь я‑то и говорю, ну что вам, сорок пять уже, что ли, или пятьдесят? Вижу ведь, что не старше тридцати пяти… — уныло вздохнула она.
— Вот именно, — не менее уныло поддакнул Рой. — И все женщины, способные на описанные вами подвиги, уже давно либо замужем, либо тоже все в своих привычках. Так что не будем о грустном.
— Не будем, конечно, не будем, — удивительная боевая женщина Марь Филипповна еще и удары держать умела. — Вы молочко–то пейте, я вам еще налью, а когда окрестности инспектировать пойдем, в холодильник поставим, чтобы не закисло. А даже если закиснет, мы его Верочке отдадим, она такой творожок делает, язык проглотить можно. Верочка у нас из деревни, жизнь ее не особо баловала, по городам всяким покидала–поматросила, и выбросила с ребеночком прямо к нам. А она такая умелица, да и девочка у нее тут выздоровела, на свежем–то воздухе, да на домашнем молочке с творожком самодельным. Всем Верочка хороша, только мужика нет, у нас же тут кто?
— Кто? — поневоле поддакнул Рой, из последних сил стараясь не поддаться морской болезни.
— Алкаши! — страшным голосом припечатала Марь Филипповна. — Кругом алкаши и бездельники. А Верочка у нас умница, на пианино умеет, и крестиком вышивает, и огород ей скоро выделят, редиску сажать. Там и кабачки пойдут, и капустка, а я ей рецептик свой, так и быть, по секрету передам. Или вообще, ко мне приходить будете, я вас завсегда пирожком угощу, это ведь радость какая, смотреть, как вы кушаете!