И стал дальше зашивать свой пиджак, который был здорово порван. Во-первых, почти оторвали рукав; во-вторых, образовалась здоровенная прореха на спине; в-третьих, оторвались с мясом две пуговицы, так что дырки надо было штопать, а уж потом пришивать пуговицы. Дело было сложное, и Генка поковырялся, поковырялся, да как заорет:
— Я спалю дом Леньки Пискунова!
— У меня есть два рубля, — сказал Валерка-Арифметик. — Копил на конденсаторы для транзистора… Давай, Генка отнесем твой пиджак в мастерскую. Там живо с ним расправятся!
— Плевал я на твои два рубля! — еще сильнее закричал Генка. — Я лучше изобью Леньку Пискунова! Это он нарочно мне пиджак рвал. У него, говорит, отец работяга, мало зарабатывает, рви, корешки, на нем пиджак…
Я послушал, как ругается Генка, потом посмотрел на жалобное лицо Валерки-Арифметика, и мне стало нехорошо. В том месте груди, которое называется ложечка, у меня засосало, почувствовалось, что подбитый глаз болит и что я плохо вижу, хотя на дворе яркое солнце. «Вот что делается, в хвост его и в гриву!» — подумал я, и тут мне вдруг вспомнилось, как вчера в киношке я сказал полковнику авиации, что полез бы в трубу, если бы понадобилось.
«Ни черта бы ты не полез в трубу, Американец! — сердито подумал я о самом себе. — Струсил бы ты, Американец, в трубу лезть!» Потом мне вспомнилось, что папа и мама ругали меня за измену Илюшке Матафонову. Тут мне стало совсем плохо — и глаз разболелся, и под ложечкой заныло, и в животе стало холодно. «Вот какой ты трус, Американец! — сердито сказал я самому себе. — Трус и хвастун! Эх, как расхвастался перед полковником авиации! Вот какой трепач и хвастун!»
— Чего ты там бормочешь, Американец? — зло спросил Генка. — Чего ты там руками размахиваешь?
— Ничего! — сказал я и покраснел. — Это я сам с собой разговариваю…
— Ну и дурак!
— Нет, не дурак! — ответил я. — Знаете что, ребята, давайте сходим к Илюшке Матафонову. Узнаем, как у него дела, пятое-десятое…
— Давайте сходим! — быстро сказал Валерка-Арифметик.
Генка сначала ничего не ответил. Он посмотрел на свой растерзанный пиджак, потом зачем-то на меня, потом на Валерку-Арифметика, у которого была шибко распухшая губа и только тогда сказал:
— Чего же такого — давайте сходим! Пиджак я потом починю… Только вы меня удерживайте, ладно?
— От чего удерживайте? — в два голоса спросили мы.
— Чтобы я Илюшке в ухо не заехал… Это из-за него мне пиджак изодрали! Сволочь такая!
— Кто?
— Илюшка Матафонов, кто же еще!
Но мы уже не обращали внимания на Генку Вдовина. Пусть себе ругается, раз он такой. Мы бегом бросились на лестничную клетку, чтобы спуститься на второй этаж и узнать, что делается у Илюшки Матафонова, как вдруг вышел из своей квартиры пенсионер Александр Матвеевич.
— Так, интересно! — сказал он, оглядев нас. — Вы это нарочно или нет? А Илюшка Матафонов тоже раскрашен? Валерка, отвечай за всех!
— Мы это не нарочно… — начал Арифметик и замолк.
— Давай-давай! — подбодрил его Александр Матвеевич.
— Про Илюшку не знаю! Он, наверное, не раскрашен.
— Так, интересно! — прищуривая левый глаз, улыбнулся Александр Матвеевич. — Больше вопросов не имею! — И загнул один палец на руке. — Почему вы пробираетесь на цыпочках по лестнице — понимаю сам… — Он загнул второй палец. — Почему Генка несет пиджак в руке — тоже понимаю сам… Прошу вечером доложить обо всех обстоятельствах дела. — Он посмотрел на свои часы и приказал: — Ровно в двадцать ноль-ноль…
— Это, значит, в восемь вечера! — быстро сосчитал Арифметик.
— Молодца! — сказал Александр Матвеевич и похлопал его по плечу. — Засим — до свиданья!
— До свидания! — словно солдаты, сказали мы.
Александр Матвеевич пошел себе дальше. Он был высокий, прямой и очень красивый… Он был такой красивый, что ни в одном кино мы не видели таких красивых стариков. У Александра Матвеевича белые-белые волосы, огромный лоб, а глаза блестят и смеются, когда он видит нас.
Про Александра Матвеевича рассказывают интересное — будто он еще раньше, лет двадцать назад, был в нашем городе самый большой начальник, но потом его сняли с начальников и он уехал куда-то, а через много лет вернулся в город и ему дали большую пенсию. Мой папа однажды сказал про него: «Завидую! Такая энергия, сила, мужество. Завидую! Преклоняюсь!»
Мы постояли на лестнице до тех пор, пока Александр Матвеевич не скрылся, и Валерка-Арифметик сказал:
— Вот и хорошо! Вечером все расскажем ему…
— Так вы удерживайте меня, чтобы я не дал в ухо Илюшке! — попросил Генка Вдовин. Дверь открыла Илюшкина мама, увидела нас и медленно-медленно всплеснула руками: