— До воскресенья.
— Понятно. Так ты реши, чего хочешь, и как сориентируешься — звони.
— Так и сделаю.
— Целую тебя.
— Я тебя тоже. Пока.
Когда я положил трубку, Светочка со слезой в голосе потребовала немедленно отвезти ее домой. Ладно, подумал я, отвезу, а потом поеду к Алине.
Несмотря на поруганные чувства, выпить кофе на дорожку моя маленькая дурочка не отказалась. Я возился с джезвой в уголке, заменяющем мне кухню, когда опять зазвонил телефон. Обиженная Светочка даже головы в его сторону не повернула. Гарик сказал сразу, и я не успел удивиться тому, что он звонит мне в пятницу во втором часу ночи: "Погиб Матвей".
IX
Свете я дал денег на такси. Ничего не объяснял — не мог говорить. Сознание работало абсолютно четко, и никакого кома не стояло у меня в горле, но говорить я не мог. Я все готовил, подводил себя к тому, чтобы открыть рот, а он — не открывался. С ужасной отстраненностью, как бы раздвоившись, я пытался диагностировать свое состояние и, наконец, понял, что со мной происходит: я перестал думать. Мне сказали, и теперь я знал, что Матвея нет, и это, не мысль даже, — сообщение, бесформенное и не имеющее визуального образа, никуда не двигалось. Я не мог думать дальше.
Человек, к счастью, многое способен делать на одних условных рефлексах. Я завел машину и поехал к Гарику. Открыл настежь окна и слушал свист декабрьского ветра. Много позже, вспоминая эту ночную поездку, я понял, что не мог тогда двигать головой; руки и ноги делали все, что нужно для управления машиной, а головы я повернуть не мог и смотрел только прямо перед собой.
Я спустился в долину Эйн-Карема и остановился перед виллой, в которой жил Гарик. Надо было выйти из машины, но для этого у меня, кажется, не осталось уже и рефлексов. Не знаю, сколько времени я просидел совершенно неподвижно. Вдруг я увидел, что не выключил фары. "Так ведь можно и аккумулятор посадить", — подумал я с досадой. И тут, как будто кто-то схватил меня за плечи и начал сильно и безжалостно трясти.
Сначала я рыдал беззвучно, только страшно трясся и хватал ртом воздух. Потом хлынули слезы, потоки слез, я не знал, откуда столько взялось. А потом мне стало легче. Я выкурил сигарету, утер лицо бумажными салфетками, вытащил себя рывком из машины и поднялся по каменной лестнице на широкое мраморное крыльцо, уставленное цветочными горшками.
X
Открывший мне двери Гарик был в пиджаке, которого не снимал даже дома. Он не сказал ни слова, только кивнул и жестом предложил мне пройти в комнату. На журнальном столике у камина были расставлены тарелки с закуской. Посредине высилась бутылка "абсолюта". Спиной к камину сидел за столиком ответственный редактор "Вестника" Леня Комар, добрейшей души человек и алкоголик, прозванный за длинные волосы Махно. При виде меня он сделал попытку подняться, но тут же свалился обратно в кресло. Судя по всему, они сидели так уже давно и успели прилично нагрузиться. По Гарику, правда, не было видно. Но по нему никогда не видно: тринадцать лет лагерей закалили его основательно. В семидесятом году Ковалева судили за сионистскую деятельность и дали "на всю катушку", но за два года до окончания срока выпустили в обмен на освобожденного Пиночетом секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана.
Гарик налил, и мы молча выпили.
— Вот такие, понимаешь, дела. — Гарик вздохнул и стал вставлять в мундштук сигарету. — Позвонили мне вчера из МИДа. Они получили телеграмму из израильского представительства в Гонконге.
— В Гонконге?! — опешил я. — Почему в Гонконге?
— Ну, там все это случилось...
— Погодите, погодите. А вы знали, что Матвей поехал в Гонконг?
— Нет, не знал, — Гарик перехватил мой вопросительный взгляд, откашлялся и продолжил, — Он попросил у меня несколько дней отпуска. Сказал, что, может быть, привезет хороший материал для газеты, и чтобы я ему тогда засчитал как рабочие дни. Ну я, разумеется, ответил, что, мол, посмотрим сначала, чем ты нас порадуешь, а там и решим.
— И вы не спросили, куда он едет?
— Почему не спросил, — спросил. Он ответил, что едет в Амстердам, туды-сюды... Ну, я не стал дальше допытываться. Человек взял отпуск, его дело, как им распорядиться.
— Так, Георгий Соломонович, что же в телеграмме?
— В телеграмме... — Гарик опять вздохнул и стал сосредоточено прикуривать. — В телеграмме сообщается, что израильский гражданин Матвей Станевич погиб в результате автомобильной катастрофы на полуострове... Погоди, не помню названия...
Гарик сунул руку во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо листок и очки. Надев их, он развернул листок и прочел:
— "...в результате автомобильной катастрофы на полуострове Каулун в Гонконге. Полиция ведет расследование".
— А это у вас сама телеграмма?
— Нет, это ее текст, который мне переслали из МИДа по факсу.
Леня взял в руки бутылку:
— Давайте еще по одной. Помянем.
Я посмотрел на него, пытаясь что-то припомнить. Был какой-то важный вопрос, который я хотел ему задать.
Вспомнил!
— Леня, дорогой, неужели он тебе за эти дни ничего оттуда не прислал, а? По факсу, по модему? Совсем ничего?
Комар с грустью покачал головой:
— Ничего, Илюша. Он, наверное, с собой вез... Э-эх... Ну, ладно, давайте. Не чокаясь.
Я опрокинул рюмку и полез в карман за сигаретами.
— Ты давай, мужик, закуси чем-нибудь, — сказал Гарик.
— Ага, спасибо, попозже чуть-чуть... Какая-то еще смутная мысль не давала мне покоя. Башка была как ватный шар. Но я должен вспомнить, должен... Значит, так. Комару он ничего не прислал. Алине не позвонил. Мне — тоже. В смысле, оттуда он мне не звонил, только перед отъездом, отметился на автоответчике... Идиот! Господи, что ж я за дебил такой!..
— Георгий Соломонович, где у вас компьютер?
— А что такое?
— Матвей перед отъездом обещал написать мне электронной почтой. А я, кретин, приехал домой и не проверил. Надо посмотреть, вдруг что-то есть от него в моем почтовом ящике. Где ваш компьютер?
Все вместе мы поднялись на второй этаж в кабинет Гарика. Его допотопный компьютер сильно контрастировал с роскошью виллы. Запустив звонилку, я ввел телефон "Датасерва", и через пару секунд эта хромая компания попросила пароль. Первым делом я запросил у компании "NetVision", в которой у Матвея был счет, информацию о его последнем подключении. Сервер, подумав, сообщил мне, что matvey@netvision.net.il, в реальной жизни — Matvey Stanevich, последний раз пользовался собственным счетом в среду, 27 декабря, в 23:15 по израильскому времени, причем заходил он туда из организации dialup.hongkong.org. Имеет непрочитанную почту, добавил сервер. Что ж, в этом Матвей не одинок.
Мой собственный почтовый ящик за две недели моего отсутствия разбух от писем. Дрожа от нетерпения, я начал листать вниз страницы экрана. Есть! Письмо от Матвея! Датировано средой. Вперившись в текст, я прочел вслух:
Iluha, mne dazhe ne ploho, mne pizdec! V tom smysle, shto, kazhetsa, otygralsa huj na barabane. К pis'mu privyazan file na 50K — moj reportazh s petlej na shee. Prochti ego i vse pojmesh. Dva raza menya uzhe pytalis' ubit' — snachala na ostrove, potom v nochlezhke. Sejchas ja zavis u odnoj mestnoj damy, ty о nej prochtesh v reportazhe. Ona ко mne nezasluzhenno dobra, no, bojus', poklonniki moego zhurnalistskogo talanta najdut menya i zdes'. Poprobuju segodnya otsuda vybratsa. Inshalla, kak govoryat nashi arabskie druzja.
Ilja! Bez gromkih slov i prochej hujni: esli so mnoj shto-nibud' sluchitsa, ty dolzhen dovesti statju do pechati. Lyubl'u tebya i Alinu, bud'te bditel'ny.
— Что такое "иншалла"? — спросил Гарик рассеянно.
— Буквально "если захочет Аллах", — ответил я не оборачиваясь.
Я распаковал файл и получил его Z-модемом на компьютер Гарика. Это была огромная, написанная по-русски статья, начинавшаяся словами "Боинг авиакомпании Cathay Pacific начал снижаться, нагнув тупое рыло, прямо в океан..."
XI
На чтение статьи у нас ушел почти час. В состоянии полного шока мы спустились в гостиную и расселись по своим прежним местам. Леня поторопился наполнить рюмки. Мы оба посмотрели на Гарика. По старшинству и по должности слово было за ним. Гарик должен был высказать свое мнение и дать руководящие указания.
— Ну вот что, — Гарик поморщился и потер пальцами седые виски. — О том, что всем до поры до времени держать язык за зубами, это, я надеюсь, вы и сами понимаете. То, что прислал Матвей, — это, конечно, бомба. И хотя последствия взрыва сейчас не может оценить никто, наш долг эту бомбу взорвать. Журналистский долг и долг перед Матвеем.