Антон ПЕРВУШИН
ОПЕРАЦИЯ «КОПЬЕ»
ПРОЛОГ
УДАР КОПЬЯ
(Иерусалим, II non. Aprilis, DCCLXXXVII год от основания Рима)
Было жарко, как в термах. Но если в термах жар благостный и целебный, то здесь он иссушал и тело, и душу.
Центурион Гай Кассий по прозвищу Лонгин всё чаще задавался вопросом, на кой ларв сдалась Империи эта земля — почти совсем бесплодная, выжженная солнцем; земля варваров и фанатиков, умеющих только поклоняться своему варварскому богу да совать ножи в бок зазевавшемуся на посту легионеру. Хорошенький подарочек преподнёс в своё время Риму знаменитый проконсул и последний солдат республики Помпей — хорошенький, нечего сказать.
В то же время Гай Кассий понимал, что всё его раздражение и эти мысли вызваны только проклятой жарой и тем окружением, в котором он согласно приказу прокуратора оказался — будь всё иначе, сиди он сейчас в кабаке для римских солдат, что у западных ворот, в окружении весёлых собутыльников, и мысли, и чувства у него были бы совсем другими, и он полагал бы правильным то, что Империя пришла сюда, неся свет цивилизации варварским племенам, погрязшим в кровавом хаосе междоусобных войн, и поднимал бы чарку во славу и здравие императора Тиберия. Так что, нечего тут вздыхать и жаловаться — служба есть служба, и уж во всяком случае лучше просто жариться на солнце, чем жариться, вися на кресте.
Обозревая окрестности, центурион не спеша обошёл по длинной дуге место казни, потом снова остановился в трёх шагах от расположившихся прямо на земле легионеров. Легионеры — числом четверо — играли в кости. Играли без обычного азарта, а как-то с ленцой. Ставкой был цельнотканый хитон одного из осуждённых — единственный предмет одежды, представлявший хоть какую-то ценность; всё остальное легионеры разорвали на тряпки. Время от времени кто-то из солдат прикладывался к кувшину с поской — слабым раствором уксуса, единственным напитком, который хоть ненадолго был способен унять жажду.
— Садись, центурион, — запанибратски пригласил присоединиться к компании один из легионеров. — Кинь кости и расслабься.
Кому другому центурион не спустил бы подобной фамильярности, но с Флавием Постумом они были знакомы лет двадцать, отшагали вместе не одну тысячу стадиев по горам и равнинам, не раз пили из общей чаши и не раз дрались с варварами, стоя плечом к плечу. Поэтому он только покачал головой и, прикрывая глаза от солнца, посмотрел туда, где возвышались кресты с распятыми на них осуждёнными.
Осуждённых было трое. Слева висел зелот-сикарий, попавшийся во время недавнего мятежа над трупом заколотого им легионера. Справа — разбойник с большой дороги, прославившийся тем, что не убивал своих жертв, а только ослеплял их. А по центру стоял крест с человеком, который называл себя «Царём Иудейским».
Гай Кассий знал, что с делом «Царя Иудейского» не всё чисто. Перед Пасхой Иерусалим ломился от разного рода проповедников и пророков — у иудеев было в моде прослыть проповедником или пророком. Одним больше, одним меньше — погоды это не делает. Но «Царь Иудейский» чем-то очень насолил местному жречеству. Гай Кассий присутствовал на суде прокуратора, состоявшемся этим утром на помосте у претории и видел, что прокуратору явно не хотелось предавать этого молодого человека столь лютой казни. Согласно положениям римского права, если своими речами этот проповедник не подстрекал к бунту, а он не подстрекал, его можно было отпускать на все четыре стороны — даже бичевание было бы слишком суровым наказанием для него. Прокуратор хотел было умыть руки, отправив «Царя Иудейского» тетрарху Антипе, но тот тоже не захотел брать ответственность на себя и отослал молодого человека назад. Тогда прокуратор снова вышел на помост и заявил жрецам следующее: «Я, прокуратор Иудеи, провёл расследование деятельности этого галилеянина, однако не нашёл за ним никакой вины из тех, которые вы против него выставляете. Я должен его отпустить». Жрецы под водительством архиерея Ханана бен Шета и его зятя Кайафы тут же начали подбивать собравшийся на площади народ высказываться за немедленную казнь «Царя Иудейского». Делали они это с такой варварской непосредственностью, без всякого стеснения и прямо на глазах у прокуратора и стоявших в оцеплении легионеров, что вызвали у последних насмешки и подзуживающие возгласы.
Простые иудеи, малоискушённые в подобных вещах (или просто купленные через одного), принялись дружно взывать к прокуратору: «Смерть самозванцу! Смерть самозванцу! Распни его! Распни!». Некоторые даже попытались прорваться сквозь оцепление к судебному помосту, где в кресле сидел прокуратор, и стоял, опустив плечи, «Царь Иудейский». Гай Кассий, выполнявший на судилище роль начальника стражи, махнул рукой, и легионеры, сразу посерьезнев, сомкнули строй и выставили копья. Толпа отхлынула, но от намерений своих не отказалась.
«Распни его! Распни!»
Лицо прокуратора омрачилось. Положение казалось безвыходным, но тут на помост вбежала девушка, в которой Гай Кассий, несмотря на слабое зрение, легко опознал служанку жены прокуратора. Она что-то зашептала прокуратору на ухо, и тот улыбнулся с облегчением. После чего встал и объявил, что согласно древнему обычаю, римские власти в канун приближающегося праздника могут освободить одного из приговорённых к смертной казни.
В толпе иудеев возникло замешательство, а Гай Кассий чистосердечно восхитился находчивостью прокуратора. На судьбу самозванца, называющего себя «Царём Иудейским», центуриону было по большому счёту наплевать. Однако и он, подобно прокуратору, считал, что любое наказание должно быть заслужено. Более того, потакать Ханану и Кайафе — это не уважать самого себя и ставить власть Рима над этой провинцией ниже местечковой власти иудейского жречества.
Однако, несмотря на первую растерянность, вызванную словами прокуратора о старинном римском обычае, жрецы перестроились буквально на ходу и из толпы раздались новые крики: «Освободи Бар-Аббу! Освободи нам Бар-Аббу!» Прокуратор изогнул бровь. Удивился и Гай Кассий. О «подвигах» Иешуа Бар-Аббы все присутствующие были наслышаны — этот мятежник и убийца давно заслуживал смерти и отпускать его меньше всего входило в планы прокуратора. Прокуратор недооценил Ханана бен Шета, и сам попался в силки, которые расставил для других.