Незнакомец приблизился настолько, что можно было бы разглядеть его лицо. Подойдя, он даже присел на корточки, склонившись над Колчиным. Однако лица у «ангела смерти» не было. Точнее, оно было скрыто под маской, и только в специальных прорезях горели два чёрных злых глаза.
— Давно обосновался? — спросил Человек-без-лица.
Говорил он чисто, без малейшего акцента, так что неясно было, кто перед Колчиным — чеченец, хохол из наёмников, а, может быть, и впрямь, русский?
— Что молчишь? — Человек-без-лица проявил нетерпение. — Язык проглотил от страха?
Он включил фонарик и посветил Колчину прямо в лицо, потом луч фонаря скользнул по груди майора с врезавшимися в неё ремнями, по переломанным ногам.
— Ого! — удивился Человек-без-лица. — Как тебя отделало. Не жилец, — подытожил он.
Майор и сам знал, что он не жилец. Он только хотел, чтобы всё это побыстрее закончилось. Сзади подошёл ещё кто-то. Второй говорил с акцентом, что сразу выдавало в нём чеченского боевика.
— Эй, командир, — позвал этот второй, — уходить надо. Там все мёртвые — проверено.
— Сейчас уйдём, — отмахнулся Человек-без-лица.
Сказав так, он вытащил из чехла на поясе штык-нож.
«Вот и конец», — подумал Семён Колчин.
Он зажмурился, приготовившись принять смерть. Однако время шло, а удар милосердия заставлял себя ждать. Колчин почувствовал, что его переворачивают, и открыл глаза. Человек-без-лица, ловко действуя ножом, перерезал страховочные ремни, переложил безвольное тело Колчина сломанной спиной на землю, расстегнул на майоре куртку и принялся шарить рукой, нащупывая карманы.
«Мародёр, — подумал Семён отрешённо. — Это же просто мародёр».
Через некоторое время Человек-без-лица обнаружил цепочку на шее Сёмёна и резко дёрнул её на себя, одним усилием разорвав звенья.
— А ты, значит, православный, — с утвердительной интонацией произнёс Человек-без-лица.
Он поднёс крестик к глазам, разглядывая. Потом выругался непонятно и отбросил его в сторону.
— Дерьмо! Позолота! — сказал он с отчётливым отвращением. — Что же ты, православный, так низко ценишь своего Бога, что таскаешь на шее подделку, а?
Человек-без-лица выпрямился во весь рост. Клацнул предохранитель, переводимый в положение для стрельбы одиночными. Человек-без-лица навёл автомат на Семёна.
— Прощай, православный, — сказал Человек-без-лица. — Отправляйся к своему нищему Богу.
В лицо Семёну ударило ослепительно белое пламя. Звука выстрела он уже не услышал…
(Санкт-Петербург, декабрь 1999 года)
Стены лабиринта, сложенные из белого кирпича, были покрыты плесенью ядовито-жёлтого цвета. С потолка свисали какие-то непонятные зелёные сопли — возможно, лианы, хотя откуда взяться лианам в сыром, вонючем и полутёмном подвале?..
Было видно, что Кирюша идёт по подвалу не в первый раз. Он сразу свернул налево, ткнулся в стену, что-то там нажал, и со страшным протяжным скрипом участок стены поддался, сдвинулся, и за ним обнаружилась комнатка, набитая боеприпасами.
— Теперь куда? — спросил Константин Громов.
Стоя над сыном, он повязывал галстук. Галстук был хороший, немецкого производства, его полагалось повязывать по всем правилам, однако именно этих правил Громов, привыкший пользоваться офицерским галстуком «на резинке», не знал и знать не особенно хотел. Галстук в свою очередь не хотел знать Громова — узлы получались кривые и самого ужасного вида. Громов перевязывал галстук уже в десятый раз.
— Теперь прямо, — отвечал сын Кирюша.
— Ух ты! — воскликнул Громов-старший, когда стальная, в заклёпках, дверь ушла в сторону, и за ней нарисовался рядовой вермахта в сапогах, каске и при пистолете.
— Hande hoch[6]! — угрожающе крикнул рядовой, поднимая своё оружие.
Но Кирюша успел первым. Пистолет, зажатый в его выставленных вперёд руках, дёрнулся, грохнул выстрел, изо рта противника выплеснулась ярко-алая кровь, и фашист, издав отчаянный крик, повалился спиной на пол. Из-за угла сразу же налетел второй, но и его Кирюша уложил в два выстрела.
— Ловко ты их, — похвалил Громов-старший.
— Это ещё что, — отозвался Кирюша с превосходством. — Вот сейчас гестаповец будет…
— Тут и гестаповцы есть? — удивился Константин.
— И не только они, — пообещал Кирюша.
Помещение, в котором он теперь оказался, было гораздо просторнее того, с которого он начал. Ярко светились лампы в зелёных плафонах, подвешенных под потолком. В центре помещения кто-то додумался выложить колодец, наполненный доверху неестественно голубой водой. Кирюша к колодцу не пошёл, а свернул направо — в боковой проход.
— Сейчас, сейчас… — бормотал он.
Тут прямо по курсу движения появился некто, затянутый в синюю униформу, с заломленным на бровь берете и пистолетом-пулемётом «МР-41» [7] наперевес.
— Гестапо! — с непередаваемым апломбом заявил этот новый персонаж.
— Получи! — отозвался Кирюша, азартно давя на клавиши.
Он выстрелил три раза подряд, и «синий», сказав нечто вроде: «Meine Liebe»[8], завалился.
— Теперь у меня есть автомат «шмайссер», — с гордостью сообщил Кирюша.
— Сколько раз тебе повторять? — немедленно укорил Громов-старший. — Во-первых, это «МР-41». У него только приклад от Шмайссера. Во-вторых, под маркой Шмайссера никогда не выпускались автоматы — только пистолеты-пулемёты. А немецкий автомат того времени выглядел совсем по-другому. Он, скорее, на автомат Калашникова похож.
— Зануда ты, папа, — проинформировал отца непочтительный подросток. — Пистолет, автомат… главное — стреляет классно.
— Ну ладно, — сказал Константин; он всё ещё не мог справиться с галстуком.
— Показывай дальше.
— Мужчины! — позвала из соседней комнаты Наташа Громова. — Вы готовы?
Громов-старший посмотрел на сына, сын посмотрел на Громова-старшего.
— Мы готовы? — шёпотом спросил Константин, пытаясь затянуть на шее созданный собственными руками и совершенно невообразимый узел.
— Мы готовы, — сказал Кирюша, поправляя бабочку, — а вы… не знаю.
7
«МР-41» — пистолет-пулемёт, состоявший на вооружении Вермахта с 1941 года; очень часто его ошибочно называют «автоматом Шмайссера».