— Смотри, нас трое. Господин Уллокрафт, я и ты.
— Спасибо, что напомнила, — угрюмо буркнул маг, но прачка демонстративно пропустила благодарность мимо ушей и с жаром продолжила:
— И если ты умеешь плести… то есть, накладывать иллюзии, то мы могли бы…
Рокочущий баритон огласил площадку перед домом:
— А вот Дед Колотун со своею внучкою Ледышкою пришли, подарочки всем принесли, хо-хо-хо!
При этих словах эльгардские гвардейцы, с недоумением наблюдавшие за приближение странной парочки с огромным, волочащимся сзади мешком, неуверенно переглянулись и скрестили пики.
— Стой, кто идет?
— Дед Колотун с внучкой Ледышкой и подарками, — громкостью пониже и раздраженностью повыше сообщил старик, нарумяненный как девица. — Специальный заказ его превосходительства мэра в честь празднования Нового года!
— Да? — наморщил лоб солдат слева.
— Да, да, — терпеливо проворковала Ледышка. — Сами-то вы не местные, не знаете, поди, но у нас в Шантони есть поверье, что на Новый год ко взрослым и детям приходит Дед Колотун с внучкой. И тем, кто был хорошим в этом году, раздает подарки.
— А тем, кто не очень? — осторожно поинтересовался часовой справа.
— Того бьет по голове ледяной рукой, и уши у них превращаются в сосульки и отваливаются, — невозмутимо ответствовал баритон.
— Брешешь… — рука часового справа, свободная от пики, непроизвольно потянулась защитить ухо.
— Не брешу, а поверье такое, — вздохнул баритон. — Чтобы дети слушались.
— А-а… — рука, потрогав мочку уха словно невзначай, стыдливо опустилась. — Дети — это да… Только так их и надо… короедов…
— Ну так копья свои убираем, добрые молодцы, — нетерпеливо помахала рукой Ледышка. — Его превосходительство нас ждет. Под наш приход торт вынести должны, и представление без нас не начинают.
— А то кто был непослушным солдатом, того сейчас приголублю ледышкой по кумполу! Хо-хо-хо! — пророкотал голос.
Часовые снова переглянулись, насупились сурово, и пики не разомкнули.
— А в мешке у вас что, дед да баба? — строго ткнул пальцем правый.
— Внучка, — оскорбленно поправила Ледышка и нетерпеливо притопнула: — Не имеете вы права смотреть мэрские подарки! За них деньги огроменные плочены! И не вами!
— Нам до сосны высокой, мерзкие они или приятные, потому что все равно не нам, — непреклонно пробасил левый. — А знать, что в мешке, мы по службе обязаны, поскольку его сиятельство герцога Эльгардского здесь охраняем.
— А может, вы там оружие прячете? — поддержал его правый.
— Нет там никакого оружия, очумели мы, что ли?! Кто ж оружие на Новый год дарит?! — искренне возмутилась Ледышка, но на солдат впечатления не произвела.
— Тот, кто бедных детишек по репе сосульками бьет? — злопамятно прищурился правый.
— Слушайте, солдатики, нет у нас там оружия, пустите, быстрее, опаздываем мы уже, с вами тут разговоры разговаривая!
— Мешок покажите — и проходите. Что нам, жалко, что ли? — пожал плечами левый. — У вас служба — и у нас служба.
— Но вы… мы…
— Внученька… Развяжи мешочек… развяжи… — глухо прокашлял баритон.
— А-а-а… э-э-э… Да?..
— Да, внученька. Покажи… солдатикам.
— А-а-а… С-сейчас, дедушка. Сейчас, — кося на часовых расширившимися, точно от боязливого удивления глазами, Ледышка потянула завязки, распуская горловину мешка, и в небо ударил сноп белого света с голубыми искрами.
— Уберите! Не видно ж ни чижа! — моментально вскинулись руки к ослепленным глазам.
— А вы на ощупь, на ощупь, — ласково пригласил баритон. — Это подарки не простые, а магами из ВыШиМыШи подготовленные.
— Говорим же, что нельзя их кому попало трогать! — снова вступила Ледышка.
Левый неуверенно попятился, но правого так легко было с толку не сбить.
— А нам до сосны, магами или не магами! — фыркнул он и, все еще закрывая глаза рукой, запустил вторую в дебри мешка.
Пальцы его сомкнулись на чем-то металлическом и остром, и он с восторгом вскричав: «Ага!!!» рывком вытащил добычу наружу, отвернулся, чтобы сияние не било в глаза, разжал кулак… и тупо уставился на два стеклянных пузырька.
Из которых медленно вытекало, смешиваясь, нечто тягучее — синее и красное.
— Это еще что за?.. — заморгал он, пытаясь сообразить, на каком именно этапе острое и железное превратилось в гладкое и стеклянное — но не успел.
Жидкости запузырились вдруг, вскипели — и с ладони сорвался столб холодного розового пламени.
— А-а-а-а!!!.. — взревел часовой, замотал рукой, точно надеясь, что она оторвется — и в синей ночи закаруселились огненные розовые узоры.
— Что вы с ним сделали?! — рявкнул второй, наставляя на невозмутимую парочку пику.
— Световой фонтан Россетти, — хмыкнул баритон. — Не жарко, не больно, можно руки мыть, можно ими есть, рассосется дня через три само.
— Не больно?! А чего ж он тогда так вопит?!
— Испугался? — ехидно усмехнулся баритон.
— Кто испугался?
Часовой, бывший правым, замер и яростно сунул руку в карман полушубка, и тут же сквозь толщу овчины пробились нежные розовые языки огня.
— Желаете еще чего-нибудь досмотреть? Или мы уже пойдем? — дождавшись, пока первый заряд эльгардских ругательств закончится, невинно вопросил баритон.
— Валите хоть к бабаю якорному! — рявкнул правый.
— И вас с Новым годом, служивые, — прокашлял, точно скрывая смех, баритон, и старик, внучка и мешок скрылись в дверях.
— ВыШиМыШи… рассадник колдунов… развели… — прорычал правый, засовывая пылающую ладонь подмышку, но добился лишь того, что розовые языки стали вырываться одновременно спереди и сзади.
— Они предупреждали, — философски пожал плечами левый. — И хорошо, если его сиятельство с тебя за испорченный фокус не вычтет.
Правый в ответ только выругался и угрюмо уставился под ноги.
Левый покосился на товарища, подумал, что у него теперь три ночи подряд не будет проблем с освещением и приумолк, задумавшись.
Ох уж эти фокусники иноземные… Но то ли и впрямь что-то не так было со стариком, то ли уж пора их сменять и отпускать в город, в набег на трактиры — а то мерещится всякая муть: то голос будто мешка выходит, то дед говорит, губами не шевеля, и этот странный след, что остался за ними: ровный, гладкий, глубокий — словно на дне мешка таз с кирпичами лежал — а поверх следы, словно мешок за дедом на своих ногах шел…
Нет, определенно пора караул менять.
В кабак.
Только в кабак.
То, что в доме мэра творится что-то неладное, Агафон и Мари почувствовали сразу, как только переступили порог холла, и входная дверь закрылась за ними.
— Горит… что-то… — нервно потянула носом прачка.
— Свиные отбивные! — подсказал студенту, скорее, не кормленный с утра желудок, чем разум. — Дичь! Пироги! Жареная рыба!..
Продолжить он не смог, так как захлебнулся слюной.
— Интересно, как они собираются иностранца кормить подгоревшей рыбой?! Это же позор на всю… — возмущенно начал было девушка — и осеклась.
Потому что, не замеченные сначала из-за пестрой роскоши гобеленов, картин, вычурной мебели и скульптур, из-за канапе, почти преграждая путь вошедшим, торчали ноги.
Мари ахнула и прихлопнула лот ладошками, чтобы не закричать.
Агафон, отбросив иллюзию и не успев даже выпрямиться, чтобы выйти из роли мешка, на четвереньках бросился к неподвижно лежавшему лакею, не увидев ран, приложил ухо к груди…